Я помню, вы читали, задумчиво произнесла Илта.
Илта ограничилась вежливым кивком, хотя знала она о пристрастиях канадского премьера побольше Роберта Маккинеса. Ей приходилось краем уха слышать и о жутковатой истории, в которую вылилось увлечения канадского лидера.
С точки зрения христианства, все это колдовство, продолжал Маккинес, японцы тоже почитают множество богов и духов кто они не демоны с христианской точки зрения? В Нидервере, как я слышал, тоже возрождают какие-то языческие добродетели. А наша «Армия Афродиты», точнее ваша, мисс, он повернулся к Наташе, можно ли было представить такое еще лет десять назад? С другой стороны может так и нужно? Против тех, у кого вместо морали одна «классовая борьба» и «революционная необходимость» наверное, и вправду может выстоять что-то такое? Дремучее, архаичное, людоедское но с танками, линкорами и самолетами.
Война настраивает вас на философский лад, рассмеялась Илта, но хотя у меня и совершенно нехристианское мышление, сильно увлекаться восточной мифологий, я бы не советовала. Она не так хороша, как представляется западному сознанию.
Мне ли о том не знать, мисс Сато, сказал канадец, я ведь десять лет провел в Китае.
Я помню, кивнула Илта, вы же оттуда вынесли свою любовь к восточным учениям.
Да, усмехнулся Маккинес, после десяти лет в Пекине и Нанкине, я увлекся восточной философией и весьма невзлюбил китайцев. Особенно китайцев-коммунистов.
А где вы так научились говорить по-русски, вдруг спросила Наташа, в Харбине?
Не только, покачал головой Маккинес, я же был еще и в Москве. Еще до войны в начале тридцатых. Побывал и у Кремля и в Мавзолее, даже отстоял в очереди желающих почтить памяти Вождя. Тогда я и понял, что все эти разговоры про «прогрессивность» большевистских воззрений очередная пропаганда и ложь.
Большевик всегда врет, убежденно сказала Илта, большевик не может не лгать. Ты согласна со мной, Наташа? она обернулась к русской девушке. Та, застигнутая врасплох,
нерешительно кивнула несмотря на все, что она узнала и пережила за последний месяц, несмотря на принятое ею решение, разрыв с прошлым давался ей нелегко.
Под прикрытием марксизма и прочей социалистической шелухи таится самый грубый фетишизм, продолжал Маккинес, примитивнее гаитянского вуду или местного шаманизма. Там хотя бы есть вера в своих владык Земли, Неба и Ада. У большевиков же нет ничего, кроме мумии их дохлого вождя. И это самое страшное основа советской военной силы, самого СССР как государства всего лишь кусок протухшей мертвечины.
Помнится, вы даже стихотворение написали, сказала Илта.
Да, кивнул Маккинес, и мне после этого запретили въезд в СССР.
А прочтите, вдруг попросила Наташа.
Как скажете, кивнул Маккинес, хотя это не самое приятное чтиво.
Он замолчал, собираясь с мыслями и начал негромко читать:
а советская школа сделает из тебя нового советского человека.
Ну, прости развел руками Маккинес, написал то, что написалось. Но, сказать по правде, ты последний человек, которого я бы стал отождествлять с «ленинскими плакальщиками».
И это правильно, сказала Илта, из глаз ее исчезла всякая насмешка, поэтому я и не обижаюсь. Я люблю этот ваш стих Роберт, потому, что он лишний раз подчеркивает мое отличие от советского человека. Я не сталинский манкурт, как вся эта красная свора и НКВД не удалось заглушить во мне голос крови. Я читаю Калевалу и «Кодзики», я чту память воинов-самураев и героев Зимней войны, я преклоняю колени перед Аматэрасу и если могла принесла бы жертву Тапио и Хийси. Я помню, советские нет!
За это и выпьем, Маккинес поднял рюмку с водкой. Наташа тоже подняла свой бокал и залпом опрокинула его, уже почти не отдавая себе отчет в своих действиях. Мысли тяжело ворочались от выпитого вина. Перед глазами все поплыло и Наташа не сразу поняла, что она плачет: обо всем ее прежнем существовании, столь бессмысленно-жестоком, о судьбе множества ее сверстников выживающих под властью прикрывающейся именем народа кучки лицемеров, поклонявшихся гнилому трупу.