Какой простор! Книга вторая: Бытие
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Кто бы это мог быть? загадал Ваня.
Сейчас увидим, ответила Шурочка, проворно взбегая по мохнатым от снега деревянным ступеням крыльца.
В кухне, за обеденным столом, сидели подвыпившие гости: заведующий горкоммунхозом Гришка Цыган, которого теперь почтительно называли Григорием Николаевичем или по фамилии Марьяжный, и раскрасневшийся от спирта кулак Назар Гаврилович Федорец.
Круглый стол был застлан потертой клеенкой с изображением царской семьи такие клеенки появились в продаже к трехсотлетию дома Романовых. На столе, освещенном десятилинейной лампой, стояла банка, до половины наполненная голубоватым спиртом; в глиняной миске, разрисованной цветами, лежали мелко нарезанные соленые огурцы и твердые, зеленые, как малахит, кусочки макухи.
Вши заедают. Все зло во вшах. Так возникает неразрешимая для государства проблема мыла, продолжая начатый разговор, проговорил подвыпивший Иван Данилович Аксенов и позвал детей к столу: Ну, наследники, небось проголодались? Садитесь обедать.
Разрумянившимся на морозе ребятам Мария Гавриловна налила в тарелки пшенного кондёра, виноватым тоном промолвила:
Хлеба нет. Четыре часа дрогла в очереди, на всех не хватило. Очередь на три квартала протянулась. Да и хлеба дают по четвертушке на душу. Повернувшись к гостям, она добавила: Так и перебиваемся то кондёр, то тюря.
Сегодня вычитал в «Правде», Врангель из Константинополя перебазировался на жительство в бельгийский город Брюссель, доложил Григорий Николаевич Марьяжный, играя столовым ножом.
Врангель, Врангель худая птица, измаравшая собственное гнездо. Сковырнули его и покончили наконец с семилетней войной, промолвил Иван Данилович; взяв банку, поспешно разлил по стаканам спирт, будто торопился поскорее покончить с пьянкой.
Почему семилетней? спросил Ваня, за обе щеки уписывая кулеш, приятно пахнущий старым салом.
Четыре года империалистической да три гражданской, как будто получается семь, ответил отец.
А ты что так неохотно ешь? спросила Мария Гавриловна, обнимая за худенькие плечи дочку.
Ма, соли бы щепотку
Соль, соль! Повсюду только и слышишь о соли. И, обращаясь к бородатому Федорцу, мать сказала: Давненько не было видно вас, Назар Гаврилович, в наших краях. Как там ваша семья на хуторе?
Лучше не сказывать, буркнул кулак и выпил, словно воду, полстакана неразведенного спирта. Микола накрылся в Таврии, зять Степка сгинул, будто камень в море, только Илько уцелел на развод нашего рода, да и того законопатили матросом в Кронштадт. Морячков-коммунистов сильно поизничтожили на фронтах. А без флота РСФСР не способна существовать, все-таки со времен Петра Великого морская держава. Вот и понабрали на корабли всяких фитюлек. Федорец достал из кармана пиджака серебряный, украшенный золотой монограммою портсигар и, никому не предложив закурить, не спрашивая разрешения, быстро и ловко зажег ароматную папиросу. Пуская дым, любовался его тонкими колечками, наперегонки устремившимися к закопченному потолку.
Вот как! Илько ведь с Махно якшался, нахмурился Григорий Николаевич, с трудом припоминая старшего сына Федорца невзрачного человечка, о котором до революции ходили слухи, будто он фискал и филер.
В последних сражениях гражданской войны махновцы были с красными, напомнил Федорец. Да и какой с него махновец? Так, несознательный ездовой, состоял при махновских конях. Однако Чека брала его на цугундер, нахвалились пустить в распыл, а потом, видать, передумали, амнистовали и совсем уже нежданно-негаданно послали на укрепление Советского Флота. Старик потушил зашипевший окурок в тарелке с огурцами. Сынок мне газетенку ихнюю, матросскую присылает. Чудернацкие, между прочим, резолюции попадаются в ней, даже смех разбирает. На две страницы дюймовыми буквами печатают: «На борьбу с саботажем», «На борьбу с бюрократизмом». И с какой-то озорной издевкой добавил: И это в военном флоте махровым цветом распускаются саботаж и бюрократизм!
Прислушиваясь к разговору, Ваня с интересом рассматривал Федорца, изучал каждую его черточку, как если бы собирался писать с него портрет. У кулака было злое, выразительное лицо, длинная,
черная с проседью борода и такие же волосы, прядями падающие на высокий лоб. Глубоко сидящие желтые глаза, горбатый нос, яркие губы запоминались с первого взгляда.
За ленивыми движениями старика угадывалась скрытая душевная сила, и, когда он поворачивался в профиль, во всем его хищном облике проглядывало что-то коршунье: так и казалось, что он вот-вот набросится на тебя и начнет клевать.
И хотя мальчик и раньше близко видал Федорца, он только теперь, внимательно присмотревшись к нему, заметил на скуле его под левым глазом едва заметный, стертый временем овальный след, оставленный женскими зубками, подумал: «Как клеймо. Укусила на всю жизнь».
Шурочка слегка толкнула брата в бок, шепнула:
Вещает, будто апостол.
Федорец не нравился ей.
Да, дед с норовом, согласился Ваня и с сожалением отодвинул от себя пустую тарелку.
Раздувает кто-то кадило в Кронштадте, перебил Федорца Григорий Николаевич.