Дело, видимо, происходило так: старший из секретных сотрудников, лейтенант Станислаус Левски, сидя за столом, вел допрос и дал девице карандаш, чтобы она что-то написала. Этим карандашом она ударила лейтенанта в глаз, пробив тонкую кость глазницы и вогнав дерево в мозг. Ошарашенные таким ходом событий и не ожидавшие нападения сотрудники Бюро, стоявшие по бокам, также были убиты мгновенно: у одного ударом была сломана гортань, отчего он задохнулся, другому свернули шею. Консьерж из любопытства поднялся наверх и обнаружил, что дверь открыта, а в комнате три трупа секретных агентов. После этого он кубарем скатился по лестнице, выскочил на улицу и засвистел в свисток, зовя ближайшего ажана.
Затем приехали сыскари из Сюрте, а потом и журналисты (они платят полицейским, чтобы те сообщали им о громких убийствах). Так история с проваленной секретной операцией попала в газеты. Впрочем, здесь нет ничего удивительного, начиная с этого года, контрразведка Второго Бюро в части гражданских дел подчинена МВД, так что вмешательство Сюрте абсолютно оправданно. Передача контрразведки в Сюрте произошла после скандала с делом Дрейфуса, когда выяснилось, что обвиненный в шпионаже в пользу Австро-Венгрии капитан Генштаба Дрейфус, еврей по национальности, невиновен, а все улики против него сфабрикованы австрийской разведкой[4], чтобы отвести
сравнимая с Невским проспектом, с 67 этажными доходными домами, множеством магазинов и кафе в первых этажах с широкими тротуарами, на которые владельцы кафе выставляют столики и любители выпить в городской суете кофе и почитать свежие газетные новости могут без труда это сделать прямо на улице. Перед проезжей частью растут большие деревья, с кронами выше третьих этажей домов. Фиакры едут по бульвару в три-четыре ряда в каждом направлении.
Доехав до подножия возвышенности, откуда вверх шли улочки с домами постепенно снижающейся этажности и престижности, возница провез нас чуть вверх и остановился на площадке, где, уже стояли два фиакра (ну прямо стоянка такси), и сказал, что дальше вверх он не поедет дорога крутая и дальше идет не брусчатка, а булыжник, лошадь может поскользнуться и сломать ногу.
Это сейчас лето, а что тут зимой творится, когда все обледеневает, объяснил «водитель кобылы», видите бистро «Веселый калека»? Вот там покалечившиеся и ждут, пока за ними муниципальная госпитальная карета приедет. Бывает, что три-четыре человека собираются, выпивают и сидят в тепле, а когда карета приезжает, их туда чуть не силком затаскивают.
Преодолев подъем по аллее Бруйяр, мы оказались в самой натуральной деревне: одно- и двухэтажные сельские домики за заборчиками из штакетника, лужайки, садики и огородики. Идиллия, а ведь до центра Парижа отсюда недалеко, а вот уже и окраина. Просто город не лезет приступом на Холм, а обходит его слева и справа, как армия, осаждающая крепость. Но,, до полной блокады еще далеко: по склонам холма виднеются виноградники (в сторону, противоположную городу) и чуть дальше поля каких-то злаковых культур и домики фермеров, с торчащими кое-где ветряными мельницами. Наконец, мы добрались до вершины холма, где стоял большой деревянный крест на месте казни святого Дени со сподвижниками. У подножия сейчас строился большой храм в честь святого, а на Холме была часовня, где могли помолиться те из монмартрской богемы, кто сохранил связь с церковью.
Чуть дальше от святого места, где опять начинались домики, и виднелись столики кафе, вдоль улицы располагались художники со своими мольбертами, ящиками с красками и большими зонтами от солнца. Вид у них был весьма пестрый и экстравагантный преобладали блузы ярких цветов, на головах шляпы и береты самых разнообразных тонов, но, подойдя поближе, мы увидели, что у многих их местных аборигенов одежда перепачкана красками и сама по себе представляет своего рода картину.Живопись, которую они выставляли, как-то не трогала. Судя по всему, прошли времена импрессионистов первой волны, сейчас модным был кубизм, фовизм[6] и прочее, из чего вырос авангардизм с его черными квадратами, летающими людьми с перекошенными лицами и тому подобным. На Машу эта живопись как-то тоже впечатления не произвела.
Потолкавшись туда-сюда, мы обратили внимание на мужчину лет сорока с небольшой черной бородкой, в круглых очках и шляпе с короткими полями. Вместо яркой блузы на нем был темно-серый сюртук с белым воротничком. По виду он скорее напоминал пастора, а не художника. Отрешившись от суеты вокруг, маэстро быстрыми движениями кисти ставил различными красками точечные мазки на холсте. Зайдя за спину художника, мы увидели, что он работает над картиной, изображающей Нотр-Дам. Я понял, что мы видим перед собой одного из неоимпрессионистов, работающих в техники пуантилизма, то есть точечного мазка. Точки сливались, давая настоящие переливы цвета и эта картина была завораживающей. Мне так очень понравилось
Дело в том, что Андрей Андреевич любил живопись маслом и сам писал картины, выйдя на пенсию. Сначала он рисовал самолеты и броненосцы, потом, решив немного заработать, он понял, что лучше всего продаются натюрморты и картины с цветами и стал работать в технике голландских живописцев послойной прозрачной живописи. Такое подражание имело спрос и ему удавалось слегка улучшить бюджет пенсионера, кроме того, и это самое главное, они отвлекали от головных болей, связанных с внутричерепной опухолью как бы не лучше лекарств. А самолеты и корабли, в конце концов, он раздарил своим друзьям, таким же отставным военным. Так что у меня был свой внутренний консультант, который заявил, что это работа настоящего мастера.