Гого рассмеялся, а Тукалло продолжал:
Как моральные издержки, так и физические этого эксперимента раз и навсегда отпугнули меня от заглядывания в книжки моих приятелей. Я не хочу пренебрегать ими и отнимать у себя веру в то, что они понимают, о чем я говорю. Для меня предпочтительнее самые рискованные иллюзии, чем печальная действительность. Еще опаснее те, которые не создают ничего. Скажем, какой-нибудь Али-Баба или Фред, навьюченные золотом, предаются искусству избавления от своей ноши.
Но есть ведь и такие, мягко добавил Полясский, которые не пишут из-за отсутствия таланта.
Правильно делают, одобрил Тукалло, они лучше тех, кто, несмотря на отсутствие творческих способностей, пишет. Но я прошу тебя, Адам, не принимай это в свой адрес.
Не бойся, Север, я не вскрываю письма, адресованные не мне, и не столь самоуверен, полагая, что ты соблаговолил так долго говорить обо мне.
Ты прав, самоуверенность могут позволить себе лишь те, у кого есть чем гордиться. Сейчас сейчас, как это звучит Ага, вспомнил: «Скромностью подшиты плащи великих королей и мудрецов, маленькие людишки укрываются ею снаружи, чтобы спрятать неприличие своего высокомерия».
Полясский взорвался от смеха.
Видите, видите, он настаивает, что не читал моих книг, а цитирует мои «Залежи».
Если так, то это весьма удивительно. Афоризм этот я нашел у Эммануэла Либориуса в его работе «Prudentia maqnorum», изданной во второй половине семнадцатого века.
Полясский слегка покраснел.
Это какое-то недоразумение.
Сейчас все выясним, кивнул головой Тукалло. Эта книга в моем номере. Впрочем, я тебя не обвиняю в том, что ты используешь жемчужины мыслей такого знаменитого писателя. Уверен, что ты сделал сноску на источник, а не занимаешься плагиатом.
Я не делал никакой сноски, потому что афоризм мой собственный, даю слово. К тому же я совсем не знаю латыни и признаюсь, что Либориуса вообще не читал.
Но ты же не будешь утверждать, что не знаешь о существовании Эммануэла Либориуса и о его трудах.
Знаю, разумеется, что за вопрос, но никогда не держал даже в руках этой Этой «Prudentia maqnorum».
Вот видишь, а я всегда говорил, что классическое образование для писателя обязательно. Если бы ты знал латынь, то мог бы из нее горстями черпать мудрые мысли, а так ты обречен вылавливать их по крохам в разных источниках и в результате сам не знаешь, кому обязан.
Глаза Полясского вспыхнули гневом.
Афоризм мой собственный, сказал он, чеканя слова, и если позволишь, я сейчас возьму Либориуса, чтобы доказать это.
Пожалуйста. Книга лежит на ночном столике, а место, которое тебя интересует, найдешь легко: заложено ножом для разрезания почты.
Полясский встал и вышел.
Неприятная история, отозвалась Кейт, вам следовало бы промолчать.
А я чую здесь какую-то новую шутку Севера, сказал Ирвинг. Я уверен, что Адам этой книжки в его номере не найдет.
Кейт вопросительно посмотрела на Тукалло. Он серьезно и утвердительно кивнул головой.
Никогда не найдет, потому что ее там попросту нет.
Так зачем же вы послали его наверх? удивился Гого.
Он проявил некоторое возбуждение. Прогулка по лестнице успокоит его. Трудно дискутировать с кем-то раздраженным.
В этот момент появился Полясский. Он с улыбкой показал Кейт книгу. Это были «Залежи».
Эй ты, прохвост! обратился он к Тукалло. Я обыскал весь твой номер, но там не было ни одной книги, кроме моей! Ты попался, читаешь мои книги и точно знаешь, что я никогда не позволю приписать себе чужие мысли.
Все-таки ему было несколько неприятно, когда Север в присутствии Кейт, хотя и в шутку, выражался неуважительно по отношению к его творчеству, а когда уличил его еще и в плагиате, почувствовал себя просто скомпрометированным.
А ты знаешь, признался Полясский, на несколько минут в меня действительно вселился страх, но не потому, что найду у Либориуса дословно мой афоризм, совесть моя на этот счет чиста, но я опасался, что там может быть та же мысль, похоже сформулированная.
Ты зря беспокоился.
Почему? Подобное встречается. Что-то из древней литературы
западает нам в память, мы забываем об источнике и с течением времени считаем своей собственной мыслью. Но я еще раз уверяю тебя, что с латынью я не знаком и что Либориуса читать не мог, оживленно закончил Полясский.
Верю тебе, мой друг Адам. Верю, тем более потому, что латынь в данном случае вообще ни при чем. Прочитать Эммануэла Либориуса невозможно по той простой причине, что такого никогда не существовало.
Он оглядел триумфальным взглядом присутствующих и с гордостью добавил:
Я его творец. Я придумал Либориуса здесь, в вашем присутствии, сейчас, вместе с его эпохальным произведением! Теперь представляете, как я был ошарашен заверениями Адама, что он уже давно наслышан об этом писателе.
Полясский смутился и буркнул:
Вероятно, перепутал эту фамилию с какой-то подобной.
Нет, друже! Я великодушно освобождаю тебя от плагиата, зато с болью должен констатировать твое вранье. Берегись состязаться с Северином Марией Тукалло. Его меч обоюдоострый, и когда одно острие клинка кажется зазубренным и уже безопасным, другое наносит смертельный удар. Ну, Адам, не сердись на меня, каждый может соврать. Иногда я сам, признаться, не то что лгу, но в известной степени разминусь с правдой, которую люблю больше всего, больше собственного счастья, и к которой стремлюсь в меру моих сил. Подадим друг другу руки, Адам, для совместной борьбы с враньем, для поиска ее в тайнах Вселенной, а возможно, доживем до того прекрасного дня, когда вдруг откроется нам она в простой математической формуле, заключающей в себе космический пафос открытого Божества.