Он позвонил и попросил принести чай. Воспользовавшись случаем, выпытал у горничной привычки соседей: в котором часу встают, выходят ли на прогулки и когда, принимают ли воздушные ванны и так далее. А еще он узнал, что они занимают двухкомнатный номер и что их фамилия звучит довольно странно: Зудра.
В постель он взял недавно изданную повесть Кучиминьского и лишь по той причине, что в ней просматривались эпохальные события в литературе. Полясский действительно любил его, даже признавал его талант и высокий интеллект, но всегда знал, что в этой похвале есть много преувеличения. Он собрался читать в надежде найти в этой повести подтверждение своего мнения.
Однако спустя четверть часа он отложил книжку, потому что был не в состоянии собраться с мыслями и устал продираться сквозь джунгли суждений автора. Он погасил свет, но уснуть не мог, что, собственно, и предвидел. За последние месяцы впервые он не пил за ужином. В Закопане он всегда переставал пить и только благодаря этому мог здесь интенсивно работать. Не без грусти подумал о Варшаве. Дьяволы уже, наверное, собираются «Под лютней». Тукалло, наверняка, с утра оттуда не выходил, а Збышек Хохля придет уже навеселе.
«Вот уж порадуются, усмехнулся он, я предчувствую, что всех собак на меня повесят».
Уснул он только под утро, но, отдохнувший, встал рано. Руки не дрожали, язык не был обложен, от головной боли и следа не осталось, только относительно редкий кашель, по-видимому, остатки варшавского. Позавтракал с аппетитом и ровно в девять был уже внизу. Ему не пришлось ждать долго. Пан Зудра с женой появились одетые и готовые к выходу. При дневном свете Кейт была еще прекраснее. Они поздоровались и сами предложили совместную прогулку.
В тот же вечер Полясский писал Ирвингу: «разговор с ней это просто постоянная электризация воображения, звучание ее голоса поддерживает все нервные окончания в состоянии вибрации. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы возвыситься. Вся она воистину произведение искусства. Не веришь? Это не удивляет тебя? Я тоже не думал, что такое совершенство может существовать. Представь: волосы лен, припорошенный золотом, глаза сапфиры, в которых прячется два солнца, ноздри севрский фарфор, губы, овал лица, руки, ноги все являет собой какое-то неправдоподобное чудо. Если бы кто-нибудь написал ее портрет, то сказали бы, что это преувеличение, если бы кто-нибудь описал, сказали бы, что обманывает. Клянусь тебе, Фред, что ты никогда не видел подобного верха совершенства. К сожалению, она любит другого. Ее муж, молодой человек, абсолютный комильфо[5]. Совершенно очевидно, что с работой ничего не получится. Трижды и напрасно я садился за машинку. Мне кажется, я схожу с ума. Ее зовут Кейт. Можешь Дьяволам рассказать о ней. Пришли мне «Фрагменты древней поэзии» Макферсона. Ей он неизвестен. Найдешь его у меня в кабинете на второй или третьей полке, книга в зеленом переплете. Если сможешь приехать, буду искренне рад. Обнимаю всех. Твой Адам».
Опасения Полясского оправдались: ни о какой работе речи не было. Он не мог усидеть в своем номере. Все дни он проводил в беседах с пани Кейт или с Гого о ней. Узнав, что они собираются поселиться в Варшаве, он был просто вне себя от радости.
Через неделю на своей машине приехал Фред Ирвинг и привез Севера Тукалло.
Втроем они как раз заканчивали обед, когда Полясский увидел друзей через окно и выбежал им навстречу.
Пан Ирвинг, сказала Кейт, может быть для тебя весьма полезен. Пан Адам говорил, что он сын барона Ирвинга.
Ну и что из этого следует?
Его отец известный промышленник, и у него большие связи. Если бы он захотел оказать тебе помощь, то, думаю, без труда мог бы найти тебе какую-нибудь подходящую должность.
Я не хочу сейчас думать об этом: через десять дней
заканчивается наш отдых. Для хлопот и забот будет достаточно времени в Варшаве, но действительно счастливый случай нам представился познакомиться с Полясским. Мне кажется, у него широкий круг знакомых и приятелей, и мы не будем чувствовать себя в Варшаве, как на необитаемом острове. У меня сложилось впечатление, что он нас искренне полюбил.
Да, он относится к нам с нескрываемой доброжелательностью, подтвердила Кейт.
Гого рассмеялся.
Не к нам, а ко мне, потому что в тебя он влюблен.
Ты преувеличиваешь, возможно, я нравлюсь ему
Ах, Кейт! Ты, верно, притворяешься, что не замечаешь очевидного!
Вовсе нет, я все понимаю, но я не сторонница поспешных выводов.
Только не думай, что я ревную. Гого взял ее за руку. Напротив, меня радует, что тобой восторгаются, да и можно ли тобой не восторгаться?.. Если хочешь знать, я очень часто думаю, какое счастье, что ты стала моей женой. Я не считаю себя совершенно лишенным достоинств, но сколько бы ты нашла более достойных меня, не говоря уже о том, что я смог дать тебе такую фамилию, которой сам стыжусь.
Лицо его помрачнело, и он опустил голову. Всякий раз, касаясь этой темы, Гого становился хмурым, хотя относительно легко возвращался в прежнее состояние. Кейт не терпела этих минут.
Я говорила тебе, Гого, что не придаю этому никакого значения. Забудь и не забивай этими мыслями голову.