В жаркий августовский день она уже сидела в пустой квартире. Вещи были окончательно упакованы и отправлены на вокзал. Поезд отправлялся в восемь часов вечера.
Так сложилось, что пани Костанецкая в этот день не смогла вырваться из Константина, а у Таньского была какая-то ответственная конференция. Анну и Литуню провожали только пан Костанецкий с Бубой. Они весело смеялись. Буба объявила, что осенью она с мужем приедет к дяде Оскерко, пан Костанецкий шутил с Литуней, а Анне было немножко грустно.
Проводники закрыли двери вагонов, и поезд медленно пошел. Литуня изо всех сил махала платочком в направлении убегающего вокзала.
На перроне в толпе остались Буба с отцом. Пан Костанецкий смотрел на уходящий поезд и покручивал усы, как бы желая спрятать улыбку.
Да-да, повторял он с удовлетворением, ну, так
Я очень рада, папочка, очень! взяла его под руку Буба.
Радуешься, кухасю? Хе-хе Ну, так у меня есть одна мысль. По причине сегодняшнего вечера загуляем. Приглашаю тебя на ужин в «Европу». Что ты на это скажешь?
Они с трудом продвигались в шумной толпе.
Так что же ты на это скажешь? повторил удовлетворенный своим планом пан Костанецкий.
Буба отрицательно покачала головой:
Спасибо тебе, папочка, ты неслыханно любезен, но видишь ли, Хенрик скоро вернется с собрания. Я должна возвращаться домой.
Ах ты, плохая дочь! Ну, садимся, он открыл дверь машины. Отвезу тебя, а сам поеду кутить. Заявляю тебе, что ты родного отца с пути истинного сводишь.
Буба смеялась, выходя из машины, и крепко обнимала его.
Шофер развернулся и, повернув голову, спросил:
Пан председатель, в Константин едем?
Пан Костанецкий был занят своими мыслями и автоматически подтвердил:
В Константин, кухасю.
Тадеуш Доленга-Мостович
Три сердца
Часть I
Впервые за многие годы в имении давали большой бал. Поводов для этого было два: пани Тынецкая отмечала свой шестидесятилетний
юбилей, празднуя его так торжественно и шумно по причине возвращения сына, который, наконец, решил вернуться на родину, чтобы вступить во владение записанным на него имением Пруды и обосноваться в нем.
С шестилетнего возраста он не был там ни разу. Путешествовал по всему миру, постоянно сменяя учебные заведения, попадая в разного рода скандальные истории, эхо которых довольно часто долетало до Польши и вызывало у пани Матильды с трудом сдерживаемый гнев.
Поверь мне, Кейт. говорила она своей племяннице, во всем этом, я думаю, много преувеличений. В сущности, Роджер хороший парень.
Но даже в этом заступничестве Кейт легко могла угадать гнев тетушки Матильды. Уже одно то, что единственного сына она называла Роджером, а не как обычно Гого, свидетельствовало об этом весьма убедительно. Кроме того мягкое и полное тепла «Ке-е-йт» в ее голосе в минуты негодования сменялось кратким и резким! А Кейт была достаточно интеллигентной и утонченной девушкой, чтобы почувствовать это.
Пани Матильда, в свою очередь, больше всего боялась, что ее воспитанница подумает плохо о Гого: в душе она уже давно выбрала Кейт в жены для сына, но не потому, что он не сумел бы найти лучшей партии. Благодаря своему состоянию, благодаря своей знатности, наконец, благодаря репутации светского человека и весьма привлекательной внешности он мог бы увлечь любую девушку. У Кейт не было ни гроша. Однако старая, умудренная жизненным опытом пани Матильда именно ее выбрала себе в невестки, назвав будущей графиней Тынецкой и хозяйкой Прудов, ибо Кейт в глазах пани Матильды была совершенством, впрочем, и не только в ее глазах.
Во дворце, в самом имении Пруды, во всей округе не было никого, кто бы не говорил о Кейт с любовью. Как женщины, так и мужчины, конторщики и прислуга, как те, кто знал ее с пяти лет, когда девочкой ее привезли в имение, так и те, кто увидел ее впервые, все окружали ее обожанием и если иногда удивлялись, то лишь тому, что не могли обнаружить ни единого недостатка ни в ее внешности, ни в характере, ни в складе ума. Существовала лишь одна особа, которая не считала ее идеалом: этой особой была сама Кейт.
И пани Матильда Тынецкая дрожала при мысли, что этот феномен, эта взлелеянная в мечтах наследница Прудов, за образованием и воспитанием которой она следила на протяжении ряда лет, достанется кому-нибудь другому. Или того хуже: Гого, легкомысленный парень, не сумеет оценить ее. До двадцати восьми лет вращаясь среди ограниченной и праздной молодежи, он мог извратить свой вкус и сейчас пройти мимо этой чудесной Кейт.
Опасения пани, однако, были напрасны. Кейт и на этот раз победила, причем с первого взгляда. Когда, спустя три недели после приезда домой, Гого впервые увидел ее за столом, он не сумел скрыть своего впечатления. Смущенный, он старался храбриться, делая забавные мины, бормотал что-то под нос, выпалил какую-то нелепость, при этом не спуская глаз с кузины. И хотя через несколько дней он вновь почувствовал себя свободно, в то же время от его развязных манер не осталось и следа.
Он танцевал с ней, не пропуская ни одного танца. Старую пани не волновало, что все обращают на это внимание, но она сочла уместным сделать замечание, призвав сына к порядку: