Болевые точки на теле человека? резко спрашивал внимательно щурящий глаза мужчина тонким орлиным носом и крупными губами, которые он, замолкая, сжимал в жесткую точку.
Я нервно сглатывала и начинала перечислять в том случайном порядке, в котором они мне вспоминались. Получалось сумбурно, я спешила, боясь, что меня оборвут грубым «Ты не знаешь! Достаточно!», и я нервничала всё сильнее.
Какие знаешь плетения защиты? и я вспоминала всё, что мне когда-то показывала мама и те, что совсем хорошо помнила, что специально учила, и те, что случайно видела совсем малышкой, когда сидела в уголке зала для тренировок, когда мама тренировалась сама и обучала других. И я рассказывала, рассказывала, рассказывала, пока не слышала «достаточно!».
Что ты знаешь о Кодексе магов? и я цитировала по памяти книгу, которую долгие годы не понимала, но читала и прятала от отцовских
псов, которых он называл стражами, а я надсмотрщиками. Я говорила, а в голове всплывали воспоминания о том, как я сначала тайком читала ту единственную книгу, что осталась от матери, и которую мне чудом удалось спрятать, как потом убегала в своё ненадёжное убежище и снова и снова перечитывала потёртые страницы, в какой-то момент заметила, что многое помню. Следующим воспоминанием всплыл тот жуткий день, когда меня всё же нашли нетрудно это было сделать на полупустом сеновале конюшни ранней весной, и мне пришлось удирать с книгой. Я бежала по жидкой весенней грязи двора, чувствовала, как немеют от холода босые ступни, слышала противное чавканье, с которым они отлипали от черной вонючей жижи. Я бежала на кухню, где меня, конечно, спасти не могли. Но могли, я знал это точно, остановить отцовских псов. А ещё, и это было, наверное, самое главное, там был очаг.
Я бежала, и слёзы катились из глаза. Я почти ничего не видела впереди себя, но не боялась упасть. Я боялась, что догонят. И потому бежала, плохо видя, что там у меня под ногами, бежала и плакала я знала, что эту книгу несу на сожжение, на казнь, на верную смерть, что больше её никогда не увижу, но выбора не было. И влетев в кухню, одним быстрым движением швырнула в огонь последнюю память о маме, испытывая такую боль, будто это не старую бумагу прилежно стал лизать огонь, а это я сама сгораю заживо.
Но долго погоревать мне в тот раз не дали кухарка уже лупила меня подвернувшейся ей под руку мокрой тряпкой и причитала о грязи на моих ногах, испортивших её чистый пол. А я подставляла под хлёсткие удары спину, прикрывая лицо локтем. Потому что уже знала мокрой тряпкой по глазам намного больнее, чем по спине. Ну и кроме того, из-под руки мне было легче бросать взгляды в печь, где корчилась и сгорала последняя память о матери книга с гордым названием «Кодекс магов».
Когда в кухню влетели стражники, я зажимала горевшее огнём и распухавшее ухо, которое неудачно попало под удар тряпки. И тут кухарка взвыла раненым медведем, потому что на детской паре босых ног куда меньше грязи, чем на сапогах четверых здоровенных мужиков. Одним воем этих парней было не остановить здесь наши с кухаркой соображения чудесным образом совпали, и она схватилась за самый большой ухват.
Ухо, казалось, стало размером с голову, болело и пульсировало, но это была ничтожная цена, которая меня устраивала книгу не получили, а злорадство от вида отступающих под напором вооруженной ухватом кухарки отцовских подлых псов было целебным. Вот только книги больше не было, моей любимой, ставшей понятной только когда я выросла, книги с гордым названием «Кодекс магов».
Почему вы плачете, Рада Канпе? спросила меня Тэкэра Тошайовна.
И только теперь я заметила, что все члены комиссии внимательно смотрят на меня. Кто-то наклонился вперёд, как немолодая женщина с пышной, длинной и совершенно седой косой, а кто-то, как тот мужчина с орлиным лицом, откинувшись на спинку стула и сложив на груди руки.
Я не плачу, госпожа ректор, ответила я с поклоном и взяла себя в руки. Просто трудно вспоминать.
Профессор Яцумира осталась единственной, кто сохранил бесстрастное выражение на лице в тот момент. Ну а может мне только казалось, что остальные преподаватели смотрели снисходительно на проявившую слабость адептку.
Ну хорошо, Рада. Подожди, пожалуйста, за дверью, мы тебя позовём, когда решим, как с тобой быть.
Я кивнула и, смотря строго себе под ноги, вышла за дверь. Высокая тяжелая створка с ручкой, отполированной тысячами прикосновений человеческих рук, закрылась за мной. Я перевела дух и закусила губу кажется, я провалилась. Нельзя мне вспоминать о маме, ох нельзя! Я тысячи раз окончательно решалась на это и снова и снова возвращалась к воспоминаниям. И сейчас я не смогла отогнать образ матери, какой она сохранилась в моей памяти немного шальной, с растрепавшимися волосами, в мятой камизе и немного вкривь одетых панталонах, жадно выпившей ковшик воды, отчего по её подбородку и шее текла вода.
Радость моя! Иди ко мне! я обнимала её, присевшую мне навстречу, пахнущую чужим, каким-то грубым запахом чужого пота. Ты будешь жить лучше чем, я! Обещай мне!
Я кивала и смотрела в её лицо, уставшее, хоть и было ранее утро, с темными кругами, с покрасневшими глазами, гладила её по щекам.