А работа у Кравца важная и сложная. Все надо подсчитать, все взвесить, все записать: куда, кому, сколько, чего. Он и в армии, отбывая действительную службу, на учете сидел. Там и выучился счетоводству. Для коммуны теперь оказался человеком самым необходимым. Без него даже Потап Кузьменко слепой. Кравец все знает, все помнит: и убытки, и прибытки. Видит, куда какая копейка закатилась. Без него бы неизвестно что и делали. Он же и в банк за ссудой едет, он же и товар для коммунаров получает.
Да вот только вчера привез из города несколько рулонов материи: и миткаля, и бязи. Все это богатство сложил в своей комнатухе-каморке. Куда только все поместилось! Там ведь и так не повернуться. Кровать, да стол, да их трое: Кравец и жена с грудным дитем. Предлагали ему квартиру попросторнее отказался. При хуторской стесненности, говорит, и эта роскошь. Дверь из комнаты счетовода выходит в небольшую залу. В нее еще две двери выходят: из комнат председателя Кузьменки и завхоза Косого. А после двери Косого тянется длинный коридор, в который еще много других дверей выходит. Если собираются сборы, сюда столько народу сходится, что зала всех вместить не может. Некоторым приходится стоять в коридоре.
Набилось коммунаров в залу ногу некуда поставить. Одеты кто во что: этот в серяке, тот в свитке, третий в брезентовой куртке, четвертый поверх простого пиджака башлык накинул. И шапки тут, и картузы, и брыли соломенные. А всего больше платков. Несколько пацанов, и Тошка среди них, терлись у стола, мешали. Кравец нашел им подходящее место: поднял и посадил на шкафы, что стоят в ряд у глухой стены.
Сидите там и не пикните!
Хорошо получилось: и людям стало просторней, и мальчишки довольны сверху и виднее, и слышнее.
А собрался сюда народ все из-за той же материи, которую из города привезли.
У большого стола стоят двое: председатель и счетовод. Кравец фамилию выкликает, Кузьменко бязь-миткаль отмеряет. Ловко у него получается, орудует аршином умело. Накладывает витки, накладывает, и вдруг на последнем стоп. Надрывает ткань о медный острый наконечник аршина, затем смело обеими руками хвать ее пополам ахнуть не успеешь, как кусок уже в твоих руках. Народ удивляется:
Чистый приказчик!
Кузьменко посмеивается, высвечивая тусклыми зубами, потряхивает темным с проседью чубом.
Приказчик не приказчик, а в лавке крутился.
Какое-то время он действительно работал мальчиком на побегушках у местного купца-богатея со знаменитой фамилией Суворов. В самом центре Новоспасовки стоит огромный кирпичный домина, крыша железом крыта. Купца теперь нет, а дом коммуне передан. Там живет часть семей, так как всем места не хватает на хуторе. Там и общежитие коммунское для школьников. Маслобойка, кузница, сарай, куда на зиму молотилку и веялку отвозят, тоже там. Да если уж все говорить, то оттуда, из дома Суворова, коммуна-то, собственно, и началась. На хутор она после переехала.
Не натягивай, Потапе, не натягивай!
Честь по чести, как всем!
Пускай послабже!
Ишь ты, а другим что?
Да тихо там! кричат из коридора, боясь прослушать свою фамилию.
Суматоха поднялась, толкотня. Каждому охота пробиться вперед. Кузьменко кинул аршин на стол.
Или вы угомонитесь, или я лавочку закрываю!
Читай по алфавиту!..
Счастливцы, у кого фамилия на раннюю букву начинается, уже пробивались к выходу потные, с раскаленными лицами, прижимая к груди простенькую, но дорогую для них материю.
Рулоны постепенно таяли, худели. Жена Потапа Кузьменки, рыжеволосая, в густых конопатинах Катря, с ужасом поглядывала то на рулоны, то на аршин, который летал птицей в руках ее мужа, то заглядывала в самый рот Кравца, беззвучно умоляя его выкликнуть наконец-то ее фамилию. И вот он выкликнул. Катря кинулась к столу, но Потап осадил ее взглядом. Кравцу же сказал:
Читай дальше! Руководство получит опосля.
Люди промолчали. Они видели: неловко председателю отмерять себе товар в то время, когда еще добрая половина громады
в столовку, а там всего-то молока по ложке на семью. Ну и заварилась каша! И Косой здесь, оставшийся после скандала с дележкой мануфактуры, после разбирательства дела Потапа Кузьменки, учинившего самосуд над женой, за председателя, и Кравец-счетовод в столовой, и правление в сборе. Распекают Настю за самоуправство, грозятся из коммуны исключить. Настя выступила наперед, сдернула платок с головы.
Выгоняйте, не дуже заплачу. Як шо не по правде робите, то и коммуна мне не дорога. Вытерла губы платком, чуть задумалась, затем снова всех перекричала: Ваши дети не попухнут с голоду! Борщом накормите. А тех, сирот, зачем унижать? Даже всхлипнула от подкатившей обиды. Затемно к черту на кулички погнали, а поесть не дали! Это по-коммунски чи по какому робите?
Кто-то подзадорил:
Так их, Настасья! Гаря-гаря! науськивал в шутку.
Развеселился народ, поддержал Балябиху:
В сам деле! Что винить ее? Не себе взяла. Голодными отправлять людей на работу тоже непорядок!.. Кузьменко бы не одобрил!
Шо Кузьменко? Где он, твой Кузьменко? Из партии исключенный твой Кузьменко!
Вот уж не к месту был упомянут. Притихли вдруг коммунары. Всю их веселость как рукой сняло.