Здесь, по крайней мере, никто из офицеров не смотрел на него, как на «мерде». Понимают, что революцию нельзя сделать чистыми руками. Кому-то приходится быть карателем. А иначе нельзя. Маленький мятеж в отдельно взятой деревушке приведёт к войне!
В последнее время известия о крестьянских выступлениях стали приходить всё чаще и чаще. Мужики, до которых не дошло, что в «Манифесте» Временного правительства совсем и не говорилось о немедленном разделе земли, поняли все по-своему. Они бросились перемерять землю, забирая себе всё самое лучшее. Запылали помещичьи усадьбы. Усмирять восстания на местах было некому. Регулярные полки, размещённые в провинции, один за другим уходили поближе к императору Михаилу. От войск внутренней стражи толку было мало. Что может сделать в уезде десять-двадцать человек из числа инвалидов?
Когда в Петербург впервые прискакал гонец с сообщением о том, что крестьяне убили своего барина и всю его семью, в правительстве разразился спор. Трубецкой, например, считал, что вмешиваться нельзя. Раз правительство решило отдать землю крестьянам, то пусть они её и возьмут. Сейчас или в переходный период какая разница? А если сейчас
Так нетто нам ослабление выйдет?
Ну, деревню мы, допустим, не жгли. Спалили только то, что у управляющего украли. И пороли тех, кто управляющего убивал. Всех мужиков. Хотели было и в вашей деревне только показательную порку устроить, а теперь спалить придётся. Знаешь, за что? Не знаешь объясняю. За то, что выступили с оружием в руках против законной власти!
Барин, подожди, заволновался мужик. Как палить? Те, кто управляющего убивал и зорил, вона, мёртвые лежат. Онисим-солдат валяется. Он же первый заводила и был. Шебутной по жизни за это его управляющий в солдаты и сдал. Онисим грит: «Царя в Питере убили, сам видел. Службу на х... Землю пошли делить наша теперь!»
А ты, выходит, херувимчик? С крылышками? ухмыльнулся полковник. Чего же ты с ружьём-то тут делал?
А чё я-то? Все пошли. Из Хонькова ночью народ пришёл. Говорят давайте вместе супротив солдат биться. Ну, я и пошёл.
Ну-с, раз пошёл, значит, и ответ держать будешь, строго сказал Каховский и крикнул профосам: Вешайте всех пятерых! Деревню сжечь. Добро не тащить. Баб и девок не трогать! Увижу, если кто девку завалит сам пристрелю!
К командиру отряда подошёл Круковский. Заметно нервничая, он обратился к нему:
Господин полковник, отмените приказ. Как можно жечь и вешать? Это же наш народ. Мы армия, которая должна его защищать. Что же мы делаем?
Каховский посмотрел на штабс-капитана с неким сожалением. Потом, медленно и как-то нехотя, процедил сквозь зубы:
Знаете, господин Круковский. Я ведь чего-то такого ждал от Вас. Неповиновения во время боевой обстановки...
Которое позволяет командиру пойти на крайние меры. Вплоть до того, чтобы застрелить подчинённого, продолжил за него штабс-капитан.
Вот именно, вот именно, кивнул полковник. Но всё же я не такая неблагодарная скотина, чтобы убить человека, спасшего мне жизнь. Но своего приказа я отменить не могу. Бунтовщики должны быть наказаны! Иначе то, к чему мы шли, просто рухнет.
И как же народ, за который мы вышли на площадь?
Народ, штабс-капитан, это конь. Куда его ведут туда и идёт. Так, кажется, кардинал Ришелье говорил? Мы приведём его к счастью и свободе. Но именно мы. А пока требуется одно железный порядок.
Через виселицы и пожары к свободе? скептически спросил Круковский.
Да, горячо отвечал полковник. Через виселицы и пожары. Понадобится половину мужиков перевешаем. Зато вторая половина будет жить счастливо.
А не боитесь, что мужики не позволят перевешать половину России, а вздёрнут нас с Вами?
Значит, иного мы и не заслужили. А теперь, господин штабс-капитан, я прошу Вас не мешать. Иначе мне придётся арестовать Вас.
Арестовывайте, глухо сказан Круковский. И знаете что, господин полковник? Я уже жалею, что выстрелил в того, с дробовиком...
И я жалею, что вы выстрелили, не понятно о чём сказал Каховский, подзывая двоих профосов. Те деловито вытащили из ножен майора саблю и пистолеты из чехлов: Пойдёмте, Ваше Высокоблагородие. Посидите тут, в сторонке. А там и без нас справятся.
Там справлялись. Жителям разрешили вынести из домов необходимый скарб. Старики, женщины и дети вытаскивали всё, что можно. Народ, прибившийся из соседней деревни, больше путался под ногами, нежели помогал.
Солдаты терпеливо ждали, пока вынесут иконы, пуховики, одеяла, посуду и выгонят домашнюю скотину. В воздухе висели шум и гам. Родственники убитых на баррикаде и повешенных мужиков метались: то ли бежать к родным, то ли спасать добро? К солдатам то и дело подбегали обезумевшие от горя бабы. Просили пожалеть. Предлагали им все имевшиеся деньги, свои тела только бы не палили! Старушки, причитая, называли сыночками и родненькими. Наблюдая за суматохой, очерствевшие было сердца солдат и офицеров начали отмякать. Кажется, дрогнул и сам Каховский. Подозвав одного из стариков, он спросил:
Где дом главного заводилы?
Спросил так неспроста... Однако старик сразу же ответил:
Это Оньки-то, солдата беглого? Дык вон он, на отшибе. Там ещё его родители жили.