Д-думаю д-да.
Моя подруга так сильно дрожит, что всё её тело трясется.
Приподнявшись на локте, я разворачиваюсь и выдираю стрелу. Я почти падаю обратно из-за пронзившей меня боли, но стоны, вырывающиеся изо рта Катрионы, заставляют меня напрячься. Отбросив стрелу в сторону, я перевожу внимание на куртизанку, как вдруг с её губ срывается очередной тихий стон.
Когда я в ужасе смотрю на неё и замечаю стрелу, вонзившуюся ей в щёку, из моего горла вырывается крик.
Нам нужен лекарь!
Как бы плохо я ни относилась к Диотто, его округлившиеся глаза и восковой цвет лица говорит мне о том, что он пребывает точно в таком же шоке, что и все мы.
Таво, ты меня слышишь?
Он резко кивает.
Я подползаю ближе к Катрионе, задняя часть моей ноги горит, как сатана. Глаза куртизанки сверкают, как осколки бокала, которые валяются рядом с её плечом.
Святой Котёл, как же ей должно быть больно
И хотя я понимаю, что могу сделать только хуже, я выдираю стрелу. Кровь брызгает из раны и начинает течь по её прекрасному лицу, пропитывая серебристый парик.
Я обхватываю её подбородок трясущимися ладонями.
Катриона?
Мой взгляд опускается на рану на её щеке, где среди крови, я замечаю белеющую кость.
О Боги, это это
Сиб прерывает свой вопрос, который начинает вибрировать в моём оранжевом парике и пульсирующей голове.
Слёзы, наконец, начинают течь из покрасневших глаз Катрионы, собираясь под маской.
Прости меня, бормочет она почти беззвучно, но я нахожусь так близко к ней, что улавливаю эти слова. Я не хотела
За что? За что она извиняется? Я хочу закричать, но едва могу контролировать своё дыхание.
Когда губы Катрионы снова начинают двигаться, и я не слышу, что она говорит, я срываю с себя маску и парик.
Что ты сказала? хрипло говорю я.
Тебе не надо было возвращаться.
Я вспоминаю о словах, сказанных мне Сиб. Она сказала, что, вернувшись, я поставила всех под угрозу. Трещина в моей груди становится шире, потому что целью этого нападения была я.
Эти женщины попали под удар из-за меня!
Алые губы Катрионы раскрываются, и я решаю, что она хочет сказать что-то ещё, но она закашливается и забрызгивает мои ключицы и шею капельками крови.
Её плоть становится горячей под моими ладонями и как будто начинает опухать. И, конечно же, её щека раздувается. И твердеет. Вокруг раны образуются рубцы, которые начинают расползаться. Её маска становится слишком тесной и врезается в кожу.
Я осматриваюсь и замечаю, что мы уже причалили к берегу, и что вокруг нас собралась толпа.
Где лекарь?
Таво тупо смотрит на меня сверху вниз.
Я уже собираюсь попросить воронов найти лекаря, раз фейри такие некомпетентные, как вдруг мне в голову приходит другая идея.
Таво, призови свою магию и прижги её рану!
Катриона стонет.
Горит.
Только Таво ещё не касался её своим магическим пламенем.
В течение пары секунд я раздумываю над тем, чтобы скатиться вместе с ней в Марелюс и заставить Минимуса лизнуть её рану своим чудодейственным языком, но что если мой змей схватит куртизанку и уплывет в своё логово?
Я откидываю волосы назад и пальцами касаюсь серёжки. Как я могла забыть о кристалле Лазаруса? Я тру камень желтоватого цвета между пальцами до тех пор, пока не собираю оттуда всю мазь, и мои пальцы не покрываются липкой субстанцией.
Катриона наблюдает за мной, её глаза становятся стеклянными, лицо бледнеет и выглядит таким распухшим и покрытым таким количеством рубцов, что меня тут же переносит в прошлое, в видение, которое однажды отправил мне Лор, и в котором мальчик съел ядовитый мох, растущий вдоль реки.
Когда её кожа начинает вылезать за пределы серебристой маски, точно тесто на расстойке, я наношу мазь на её открытую рану, стараясь подавить желчь, которая подступает к горлу, когда мои пальцы касаются окровавленных тканей и твёрдой кости.
Миллион вопросов сдавливает мою голову: «За что ты извинялась? Чего ты так не хотела делать?», но вид её раздувшихся губ, напоминающих теперь два красных поплавка, прогоняет все вопросы прочь.
Свободной рукой я пытаюсь сорвать с неё маску, но она не идёт.
Таво, нож! Нам надо срезать с неё эту штуку.
Катриона лежит так неподвижно, что я начинаю водить вокруг её шеи в поисках пульса.
Моё сердце замирает, потому что я ничего не чувствую, так как её плоть слишком покалечена.
Катриона?
Несмотря на ужасную опухоль вокруг, рана на её щеке исчезла.
Катриона!
Я хочу, чтобы её ресницы дрогнули, а веки раскрылись. Я хочу, чтобы из её рта вырвалось дыхание, или стон, или ворчливое «микара».
Она умерла, Фэллон.
Таво стоит надо мной, а его глаза сделались ужасного янтарного оттенка.
Но но нет. Она вылечилась. Я её вылечила.
Я начинаю надавливать на её грудь, чтобы запустить сердце. Давай же, Катриона. Давай.
Перестань, говорит Таво.
Но я не могу перестать. Я не могу. Если я перестану, значит, я сдалась, а я не хочу сдаваться.
Слишком поздно, Фэллон.
Кто-то просовывает руки мне под мышки и поднимает меня.
Я покачиваюсь, но Ифа удерживает меня, приняв на себя вес моего тела.
Ифа, нет. Я её вылечила.
Я пытаюсь высвободиться, но у меня больше не осталось сил. Я так сильно дрожу, что почти падаю, когда она уводит меня на пристань, где стоят Сибилла и Эпонина, окружённые сгущающейся толпой люсинских солдат. Эта картина обретает смысл, когда я понимаю, что мы пришвартовались к острову с бараками.