Фельдмаршал прорвался ко мне ближе к вечеру, на традиционном балу, даваемом скорее из обязанности, чем для собственного удовольствия. Я скрывался в курительной комнате от назойливых поклонниц, требовавших исполнения новых песен или стихов, вот там Мишка и подловил, начав с упрёков. Точно Варзин, потому что Михаил Илларионович Кутузов не обращается к царю на «ты» и по имени.
Паша, имей совесть, а? Тут ночей не спишь, делая по сотне с лишним вёрст в сутки, а он принимать не желает и рожу воротит. Это друг называется? Не ожидал, честное слово.
А на каторгу не хочешь за оскорбление величества?
Нет, не хочу.
Тогда в морду. Ты бы ещё в спальню ко мне припёрся. Дружба дружбой, но столь далеко она не простирается.
Михаил Илларионович улыбнулся каким-то своим мыслям, но далее продолжил предельно серьёзно:
Наполеон собирается в Россию.
Он очумел? Кто же кроме нас с тобой зимой воюет? Какими силами?
В одиночку.
Не понял...
В гости напрашивается, по душам поговорить хочет.
А ты?
А что я? В Москву пригласил.
В Москву? Шутник... жестокий шутник, однако. Жаль этой шутки оценить некому.
Но ты-то оценил?
Ладно, пусть приезжает. Надеюсь, ключи от города на подушечке не обещал?
Глава 12
Денис Давыдов угрюмо смотрел на утонувшие в сугробах верстовые столбы и бережно баюкал висевшую на перевязи руку порубленная кривым персидским шамширом, она до сих пор не заживала и постоянно напоминала о себе ноющей болью. Как бы антонов огонь не случился!
Тревожно мне что-то, Александр Фёдорович.
А что так?
Боязно государю на глаза появиться.
Беляков хмыкнул, погладил свежий шрам, пересекающий левую щеку и прячущийся в бороде, но ничего не ответил. И самого терзают подобные мысли послали делать дело, а они на полпути его бросили, ввязавшись чёрт знает во что. Захотелось непременно поймать и примерно наказать сбежавшего обидчика, вот и кинулись в погоню, наплевав на всё. Месть сладка, а праведная сладка вдвойне. Но затягивает не хуже зелена вина, заканчиваясь жутким похмельем под названием совесть.
Но кто же знал, что всё так закрутится? Эх, не будем кривить душой знал. Ясно стало ровно в тот момент, когда изъятые для пополнения экипажа канонерки офицеры астраханского гарнизона явились на пароход в сопровождении солдат. Понятно, что их благородиям без денщиков обходиться тяжко, но зачем по пяти человек на каждого? Тем более если сами временно определены в рядовые...
Впрочем, откровенное желание и тех и других поправить финансовое положение набегом, понятно и простительно. До провинциальных городов запущенная государем военная реформа толком не дошла и денежное довольствие оставляло желать лучшего, а тут возможность порадеть за Отечество и общество одновременно...
Полковник Суровицкий, провожая добровольцев, несколько раз напоминал:
Господа, прошу обратить внимание на добротное сукно для мундиров и на кожи, а также железо и свинец, буде таковые попадутся под руку. Да вы сами знаете наши нужды! Но, на всякий случай, возьмите список...
Всё в счёт общей доли в добыче, присутствовавший при том разговоре Беляков поспешил расставить точки над i. Любая вещь стоимостью выше рубля поступает в походную казну и подлежит разделу только после окончания экспедиции.
Разумно, Александр Фёдорович, согласился Суровицкий.
Да, кивнул министр. И чтоб никаких баб-с! Найду утоплю лично! Обоих!
А если по обоюдному согласию? Помните государево стихотворение?
Которое?
Полковник взглядом показал на книгу, лежащую на краю стола, и с чувством продекламировал:
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?
Я спросил сегодня у менялы
Легче ветра, тише Ванских струй,
Как назвать мне для прекрасной
Лалы
Слово ласковое «поцелуй»?
Его Императорское Величество может разговаривать с менялами о чём угодно, хоть о влиянии соловьиного пения на надои в Херсонской губернии, нам сие непозволительно.
Впоследствии никто и никогда не привлекал менял в качестве толмачей при объяснении с женщинами. Но особым шиком у солдат и офицеров стало не просто изъять деньги из лавок бедняг, а заставить громко прокричать на главной площади признание в любви к верблюдицам и ослицам. На персидском языке, разумеется.
Примкнувшие казаки из Войска Донского, неизвестным образом узнавшие о начале похода, были менее разговорчивы и после допроса и реквизиций милосердно перерезали глотки допрашиваемым, не выставляя тех на всеобщее посмешище.
Воспоминания одолели, Александр Фёдорович? едущий в тех же самых санях полковник Тучков легонько ткнул министра локтем в бок. Оставьте это неблагодарное занятие.
Гвардейцу вольно зубы скалить... он-то поставленную задачу выполнил пусть не в срок, но точно, и может не беспокоиться за свою дальнейшую судьбу. А что ждёт Белякова? В каторгу и тюрьму не верилось, но всё равно какая-то неуютность чувствуется. Обошлось бы снятием с министров, и то ладно...
Александр Андреевич не унимался:
А помните, как мы того гуся жарили?
Гуссейна, господин полковник, поправил лейтенант Давыдов.