Самым радостным и неожиданным событием для него оказалась встреча с Дуняшкой, их бывшей соседкой, которая за эти годы из худенькой и невзрачной на вид девочки превратилась в настоящую красавицу. Она училась последний год в фельдшерско-акушерской школе в том же городе, куда должен ехать на курсы и Павел.
Но за Дуняшей усиленно ухаживал Егорка Синотов, родителям которого тоже нравилась девушка, и они всерьез говорили с ее отцом и матерью о свадьбе, и все, кажется, было оговорено; в селе Егора и Дуняшку считали женихом и невестой.
Но приезд Горюхина все перевернул. С первой же встречи Павел и Дуняша поняли, что они нравятся друг другу. И хотя встречались урывками Егор глаз не спускал со своей суженой чувство это становилось все сильнее, и они не могли скрыть, что любят друг друга.
Как только Дуняша окончила школу, они сразу же поженились, и Горюхин увез ее в совхоз. Егор горько переживал эту измену. И хотя через год он женился, обиду на Пашку затаил глубоко.
В конце тридцатого года Горюхины переехали в родное село. У них уже был сын на руках. Павел и здесь сел на трактор. Выучился на тракториста и Егор, и, как говорится, из кожи лез, чтобы обойти во всем Горюхина, и радовался, когда это ему удавалось. Но вот что раздражало Синотова: к Горюхину тянулись люди. Он был человек открытый, общительный, умел побалагурить, повеселиться, всегда отличался бескорыстной отзывчивостью к людям. Он даже и не старался делать что-то специально, чтобы понравиться кому-то, а все это шло от его доброго характера, само собой. У Егора же этой душевной простоты не было, но ему очень хотелось не только опередить в работе Горюхина, но и пользоваться у людей таким же почетом и уважением. Он завидовал Горюхину и нередко с ехидством обвинял его в том, что он заигрывает с людьми и лебезит перед начальством. Павел только смеялся над этой выдумкой.
Когда началась война, Горюхин и Синотов уехали на фронт. Павлу не повезло: в конце сорок первого, в боях за Москву, он получил тяжелое ранение и вернулся с перебитой ногой. Почти год лечился, но так и остался на всю жизнь хромым. Он еще ходил на костылях, а его на первом же собрании избрали председателем.
После победы возвратился в село и-Егор здоровым, целехоньким, с орденами и медалями во всю грудь, членом партии. Посматривал он на Павла немного свысока, при встрече снисходительно похлопывал его по плечу и не скрывал радости, что судьба не обошла его милостью. Вскоре Горюхин надолго слег: требовалась операция ноги.
Перед отъездом в больницу к нему зашел Егор и решил поддержать настроение товарищу. «Ты, Пашка, не горюй. Не оставим в беде. Понял? Все-таки мы с тобой жизнью-то крепко связаны. Понимай, чего говорю». Синотов уже знал, что Горюхин подал заявление об освобождении, и в райкоме был решен вопрос о его замене, и речь там шла о нем, о Синотове.
Вскоре состоялось собрание. Народу набралось невпроворот. Синотов был при орденах и медалях, радостный, приветливый и самоуверенный. Он знал, что через каких-то полчаса или час он станет председателем. Ему очень хотелось этого, но получилось все по-другому. Все, словно сговорились, как один, особенно женщины, встали горой за Горюхина. Синотова никто не хаял. О нем вообще не говорили, а твердили только одно: зачем живого человека хоронить, подождем, вылечится, сами ему поможем. Как ни бились представители района, как ни доказывали, так ничего не могли поделать с народом.
Горюхин лежал в это время в областной больнице, и когда ему потом рассказали о собрании, он не вытерпел уткнулся своей лобастой головой в подушку и заплакал.
Обиженный Синотов уехал тогда из села со всем семейством, лет пять или шесть работал то в «Сельхозснабе», то в какой-то заготконторе, но дела у него не особенно ладились, и он в конце концов вернулся в село и заведовал теперь небольшой ремонтной мастерской.
Как-то вскоре после своего возвращения он зашел пьяненьким в кабинет к Горюхину, когда тот был один, и вроде с улыбкой, в шутку, хотя скрыть обиду не мог, погрозил пальцем: «Ты, Пашка, в самом начале жизни дорогу мне перешел. Вроде для этого ты и родился, чтобы всегда быть поперек моего пути. Но правда, она все равно свое возьмет. Понял? Видать не понял»
Горюхин пожал плечами, шутку не принял и серьезно ответил Егору, что он никогда не переходил ему дорогу и не знает, в чем он виноват. «Узнаешь, какие еще наши годы», и, хлопнув дверью, ушел. Собрания Егор посещал аккуратно, выступал
редко, но в открытую никогда против Горюхина не лез. Словно чего-то ждал или уж смирился, а может быть, возлагал теперь надежду на сына.
Вот, видимо, последнее-то обстоятельство и явилось тем зернышком, из которого вырастало в душе Горюхина чувство неоправданного сомнения и предвзятости к Борису.
3
Горюхин, прихрамывая, с радостной улыбкой пошел ему навстречу, выставив вперед руки.
Борис был в новом черном костюме, в модном светло-сером свитере, в ботинках на толстой микропористой подошве.
Высокий, сильный, с приятным улыбающимся лицом, он первым подал руку Горюхину, а тот взял ее обеими руками и долго с отеческой теплотой тряс ее.