Впервые с этим я столкнулся в Пушкино, куда нас привезли к вечеру. На разрушенной, забитой немецкими составами станции нас принял полицейский конвой во главе с фельдфебелем-немцем. Фельдфебель был пожилой, полный, очень гражданский на нем неловко, непригнанно сидела военная форма.
Выстроили нас по три, окружили и повели. Смотрим, фельдфебель что-то быстро сказал одному полицейскому, тот кивнул головой и подошел к нам поближе.
Товарищи, тихо сказал он. Слушайте меня внимательно. Здесь останетесь недолго. Вас везут в Каунас. А сейчас будет допрос. Всякая неосторожность может вас погубить.
Это как понимать? спросил кто-то.
А так. Не называйте настоящих фамилий, званий. Если есть коммунисты и комсомольцы не говорите об этом, сразу расстреляют. И вот еще что. Среди вас есть артиллеристы, обслуживающие «Катюшу». На допросе хотят их выявить, чтобы узнать, как пользоваться минометом. Узнают, потом тоже расстреляют. Ну, я вам все сказал.
А убежать отсюда можно? спросил лейтенант Целуйко.
Еще никто не убегал, сказал полицейский и отошел от нас.
Действительно, среди нас было пять артиллеристов, обслуживавших «Катюшу». Раненные, они не успели взорвать ее. И вот немцы хотят узнать нашу военную тайну. Мы договорились, что на допросе все назовемся артиллеристами 45-миллиметровых пушек.
Нас привели во двор, где раньше помещались наши казармы. Все было разрушено, загажено, захламлено. Подошел тот же полицейский.
Я добился, чтобы вас сводили в баню, сказал он. И хотя баня не работает, там есть холодная вода.
Только на пятые сутки мы напились холодной мутноватой воды.
Допрашивал нас капитан с усталым злым лицом. Ничего не добившись, он приказал отправить нас обратно на станцию.
Ночью поезд остановился в Новгороде. Последний русский город. И вот тогда, изможденные, обессилевшие, с распухшими от жажды языками, мы запели:
Этой песней мы прощались с родиной, с близкими. Многие из нас плакали. Какая судьба ждет нас на чужбине? И останемся ли в живых? Увидим ли когда-нибудь своих жен и детей?..
Третьего октября мы прибыли в Каунас. Вышли из вагона холодно, дует ветер. Незнакомый, так не похожий на русские, город: острые черепичные крыши, узкие улочки. Вокзал пуст. Только конвой. И прохаживаются литовские полицаи с черными повязками на рукавах.
Потом пришло несколько немецких офицеров и с ними человек в штатском с фотоаппаратом. Немцы походили среди нас, вывели из строя высокого заросшего щетиной солдата в рваной шинели и парнишку лет шестнадцати, воспитанника музыкального взвода. Поставили их рядом. Штатский несколько раз сфотографировал их, потом сказал нам на ломаном русском языке:
Очень хорошо. В газету. Тут видно будет, что русская армия разбита: в нее уже забирают стариков и детей.
Офицеры с презрением рассматривали нас.
Раздалась команда:
Садись!
Мы сели на холодные каменные плиты. Стали ждать конвоя.
На берегу Немана
«А ведь и вас, думал я, рожали матери, мучались. Ведь вы не люди. Вы хуже зверей».
Наконец, всех нас, нестриженных таких набралось восемнадцать человек повели в Литовскую тюрьму. Но там нас не приняли. Вышел за ворота какой-то начальник, пьяный, без кителя, с волосатой грудью.
Русские? спросил он у нас.
Да.
По рожам вижу. Да еще, наверно, командиры и комиссары. Ну вас по-русски он ругался виртуозно. Ведите их, куда хотите, сказал он конвою и ушел.
Нам дали воды и погнали за город. К вечеру мы вошли в ворота сортировочного лагеря военнопленных, который размещался на западном берегу Немана, недалеко от бумажной фабрики.
Стояла золотая осень. Все вокруг было наполнено яркими могучими красками желтыми, оранжевыми, красными. Но не радовала нас красавица-осень.
Десять длинных бараков обнесены шестью рядами колючей проволоки. Внутри лагеря полицейские. На вышках немцы с пулеметами. В бараках трехъярусные голые нары. Больше тысячи человек сидят и лежат один на другом. Два раза в сутки еда: утром 200 граммов эрзац-хлеба и консервная банка теплой воды «чая» и в четыре часа дня 34 полугнилых вареных картошки или «суп» из этой же неочищенной картошки, иногда с добавлением конских костей и отрубей.
Из этого лагеря я попытался сделать побег. Это была моя единственная попытка: больше случая не представилось
Октябрьским хмурым утром нас, двадцать человек, вывели из лагеря два конвоира немец и полицай.
На фабрику, работать!
Мы вошли в ворота бумажной фабрики. Рядом со мной шел младший лейтенант комсомолец Зайцев.
Смотри, сказал он и показал глазами направо.
На путях стояли три вагона и прицепленный к ним паровоз на ходу. Он уже медленно двигался к воротам
Конвоиры прошли вперед.
План созрел мгновенно.
Я, Зайцев и еще один молодой парень фамилии его я не знал, пока конвоиры шли по левой стороне колонны, пробежали к составу и на ходу залезли в пустой товарный вагон. Еще несколько мгновений и мы на свободе!..
И вдруг у самых ворот паровоз остановился. А нас уже хватились. Стали обыскивать первый вагон. Мы были в третьем.