Всё-таки СССР был благословенным местом. Не раем на земле, конечно, но вот это «до воскресенья» наглядно демонстрировало какую-то необъяснимую веру людей в то, что с ними ничего плохого случиться не может. Это была своего рода наивность, свойственная поколению, которое воспитывали те, кто прошел через суровые испытания. Моё поколение
растили бабушки и дедушки, помнившие войну. Они избаловали нас так, что мы едва не превратились в неразумных инфантилов, неспособных даже заметить опасность, не то что справиться с ней.
Наверное, из-за этого и развалился Союз. Мы мудро считали, что любые изменения к лучшему, что ничего плохо просто не случится, а если что всегда есть мудрое руководство советского государства и коммунистической партии, которые примут нужные решения. Вот только власти были совсем не мудрыми, а их решения оказались вредными, если не вредительскими.
Интересно, как восприняли смерть дочери в такой безопасной общаге её родители в старой версии истории? Обвинили кого-то в этой трагедии, закатили скандал и затеяли долгое разбирательство? Или же погоревали по-тихому, а потом просто ходили каждые выходные на могилку с черно-белой фоткой этой курносой девчонки на скромном памятнике? Может, винили себя, что отпустили дочь на этот праздник жизни не первый, но, как выяснилось, последний в её жизни? Я не знал, и способа узнать у меня не было.
С другой стороны, наша троица да и наши соседи-татары, если уж на то пошло наглядный пример доверия общества своей стране и населяющим её людям. Мы уехали из родных мест за сотни и тысячи километров, жили одни и по своему собственному разумению. Лишь иногда нашим родителям предоставлялась возможность наставить нас на путь истинный. Я не помнил, что слишком сильно прислушивался к их нравоучениям, да и в Жасыме с Дёмой не был уверен. Дёма уж точно не прислушивался.
Ты есть хочешь? спросил я.
Алла снова прислушалась к себе, но звук из её живота мы услышали оба.
Наверное, да, неуверенно сказала она. А что у тебя есть?
Помимо ограбления стратегических запасов коменданта я проверил и нашу продуктовую полку и вспомнил, как роскошно в кавычках мы жили. Это было просто ужасно. У нас имелась начатая пачка грузинского чая в зеленой упаковке забытый в моё время деликатес; впрочем, и в восьмидесятые при наличие выбора мы предпочитали цейлонский чай, в желтой пачке со слоном. Ещё был бумажный пакет сахарного песка правда, самого сахара там оставалось на донышке.
От картошки в специальном почтовом ящике остались одни ростки и самый мелкий клубень, в котором не осталось ни капли крахмала. Лук у нас, оказывается, водился, и его мы тоже подъели я, разумеется, не помнил, при каких обстоятельствах это случилось, но сгнившая луковица врать не будет. Круп и макарон не было как класса, как и банки самой завалящей кильки в томате.
Зато был целый пакет йодированной соли.
В холодильнике меня ожидало похожее зрелище. Там мы зачем-то хранили одинокую жопку батона, которая провела в заточении около недели, и банку аджики. И то, и другое следовало выкинуть как можно скорее если, конечно, мы не собирались культивировать в нашей комнате нечеловеческую цивилизацию.
По моим воспоминаниям, никто из нас троих не был кулинарным гением; мы худо-бедно умели жарить яичницу но вот картошку у нас получалось только варить, да и то через раз; мы почему-то постоянно забывали о времени и уже испортили несколько кастрюль, пара из которых была привезена мною и Жасымом из дома.
Чаще всего мы обходились какими-нибудь бутербродами или замороженными пельменями. Консервы мы ели в холодном виде, безо всякого гарнира, под хлеб, просто утоляя голод и забивая желудок. Ещё у нас ценились печеньки и конфеты. Ну и чай, который шёл на ура в любое время суток. Мы даже подумывали о том, чтобы купить специальный электрический чайник, потому что кипятить воду на плитке нас уже порядком заколебало. Кроме того, одну из кастрюль мы погубили как раз во время приготовления воды для чая.
С высоты своих прожитых лет я удивлялся нашей тогдашней всеядности. У нас были лужёные желудки, которые переваривали всё и постоянно требовали добавки. Никто не жаловался на непереносимость глютена или чего-то подобного, ни у кого не возникало никакой аллергии на пустом месте. Мы просто покупали всё подряд и пожирали, как самая натуральная саранча. Ещё мы регулярно питались в нашей институтской столовке и захаживали в её общажный аналог, который находился в соседнем корпусе и был постоянно забит студентами с других факультетов. Я помнил, что голод в те времена был сильнее нашей гордости, и мы выстаивали по часу, чтобы получить вязкое пюре со странной котлетой, украшенной кусочком маринованного огурчика. Я там даже иногда брал кашу на машинном масле и очень сильно любил это блюдо. Ну а компот мы все обожали.
Ещё в наш рацион иногда попадал настоящий кофе вернее, нечто порошковое и растворимое, что продавалось в магазинах под этим названием. Много позже в Москве появилось много точек с кофе навынос у меня даже было
любимое местечко, где делали неплохой капучино; но дома мой испорченный в студенчестве вкус требовал всё того же растворимого убожества хотя и среди этих порошков уже появились неплохие сорта. Для нас-студентов подобного разнообразия не существовало в принципе, так что мы вынуждены были идти на различные ухищрения. Я просто добавлял в свой кофе как можно больше сахара и молока, а вот Дёма где-то научился заливать кофейно-сахарную смесь небольшим количеством горячего молока, взбивать этот раствор до получения чего-то похожего на пену и лишь потом добивать кипятком до полноценной порции. Он уверял, что это турецкий рецепт, и, конечно, врал.