Огромное поле, заросшее изумрудной травой, ограничивал с одной стороны высокий густой лес. Сквозь маскировочную сетку угадываются очертания «Мессершмиттов» и «Юнкерсов». Что за черт, как меня сюда вообще занесло? Или я сплю?
На бетонной полосе выстроились в два ряда лётчики в тёмно-голубых мундирах. Вытянулись в струнку. И ноги помимо моей воли понесли туда, где в правом ряду зияло свободное пространство. Я не успел даже обдумать странный поворот в собственной судьбе, и что за неведомая сила превратила меня в лётчика Люфтваффе, как раздался шум мотора, и на плац вырулила чёрная машина.
Распахнулась дверца, показалась массивная фигура в светлом длинном плаще. А за ней немолодой мужчина в двубортной шинели. Чёрная фуражка. Мерзкие усики на одутловатом лице. Кошмар столетия: Геринг, главнокомандующий Люфтваффе, и Гитлер.
В голове сразу забилась мысль: надо успеть вытащить пистолет из кобуры. Отомстить за миллионы жизней, загубленных этими мерзавцами.
Когда прозвучало имя Генриха Гроссера кто-то несильно, но довольно ощутимо толкнул меня в спину и я машинально сделал шаг вперёд. Значит, Гроссер это я. Замечательно. Чеканя шаг, я приблизился к нацистским бонзам, лихорадочно соображая, как застрелить обоих, и Геринга и Гитлера. А может прихватить на тот свет ещё кого-нибудь, прежде чем меня убьют. От напряжения на глазах выступили слезы, задрожали пальцы. И я едва слышал, что вещал этот напыщенный индюк в белом плаще: «гордость нации», «великий ас», «страна гордится» и тому подобную шелуху. Но чем больше я рассматривал красные лоснящиеся щеки и пухлый подбородок Геринга, опухшее лицо и сутулые плечи Гитлера, тем сильнее с досадой осознавал, что у меня не будет возможности вытащить пистолет. Тем более, я не знал, заряжен ли он.
Геринг протянул мне длинный футляр, открыл, и глазам стало больно от брызнувших искр. На бархатной подушечке лежала бело-красно-синяя орденская лента, с прикреплённым к ней крестом, серебряными дубовыми листьями и мечами, украшенными бриллиантами. Внутренне я усмехнулся получить из рук Геринга рыцарский крест это круто.
Когда после награждения я встал в строй, напротив меня возник высокий худощавый мужчина в такой же, как я, тёмно-голубой форме, но с жёлтыми нашивками на воротнике и белыми отворотами на мундире.
Генрих, вкрадчиво произнёс он. Понимаю, что вы ещё не оправились после тяжёлой контузии, но Геринг, он совсем понизил голос до шёпота. Геринг хочет, чтобы вы продемонстрировали фюреру ваше мастерство.
Этого ещё не хватало! Нет, я летал на «Мессершмиттах» раньше, но этого совсем не достаточно, чтобы показывать высший пилотаж. Чёрт, о чем я только думаю! Я же могу сбежать к своим!
На поле рядом с «Мессершмиттом» с нарисованной в носовой части ощерившейся акулой, суетилась группа техников. Один из них, круглолицый полный мужчина подскочил ко мне, подобострастно подхватил фуражку
и наградной футляр. Подал парашют и шлем.
Я легко впрыгнул на крыло, забрался в кабину. Осмотрел приборы, подписи по-немецки, но всё почему-то хорошо знакомо. Так, теперь надо сделать проверку, вынырнула откуда-то из подсознания спасительная мысль. Рука рефлекторно потянулась к сектору газа. Теперь прокачка, закрыть водяной радиатор, пропеллер на автомат. Включить зажигание. Двое механиков начали крутить стартер. Кабину огласил свистящий гул, и мысли пришли в порядок, железные тиски, сжимавшие горло, ослабли. Я выжал сцепление, мотор ожил, заполнив кабину яростным рёвом. Класс! Мотор набрал обороты и я начал рулёжку на старт.
«Мессер» сложный самолёт для взлёта и посадки. Я помнил это. Но во вторую мировую это был лучший истребитель, почти до самого конца войны. И почему-то меня охватило дикое ликование, что я сижу в кабине такого самолёта.
Набрав нужную скорость, я потянул ручку на себя, «мессер» послушно оторвался от земли. Шасси поднялись и легли на свои места с лёгким толчком. Когда высотомер показал три тысячи метров, с левым креном я сделал крутой разворот над аэродромом. Внизу проплывала земля, превратившись в живую рельефную карту. Расчерченные на правильные квадраты поля, луга, сверкающая серебром извилистая лента реки с тончайшей паутинкой моста. Так, теперь можно лететь к своим.
К своим? А где они, свои-то? И, кроме того, я больше не российский лётчик Ричард Мещерский, а нацист Генрих Гроссер. И, скорее всего, меня ждёт или расстрел, или сталинские лагеря для военнопленных.
И тут взгляд зацепил группу офицеров в чёрных мундирах, стоявших рядом с Герингом и Гитлером. А что если сделать проще? Просто сбросить самолёт на них. Уничтожу всех скопом к чёртовой матери, да ещё разнесу в клочки сам аэродром. Будут знать, как делать нациста из российского лётчика. Я взял ручку на себя, свечой взмыл вверх, пробив тончайшую кисею облаков. Перегрузка вжала в кресло, потемнело в глазах. Сбросил скорость и «мессер» послушно свалился в штопор. Машинально я стал подсчитывать витки: девять, десять, земля стремительно нарастает, от свиста воздуха, обтекающего фюзеляж, заложило в ушах. Ага, не ожидали! Но нога вдруг рефлекторно нажала на педаль против штопора, самолёт вышел в управляемое пике. И я перевёл его в горизонтальный полет, пронёсся стрелой буквально в полсотни метров над головами ничего не подозревающих Геринга и Гитлера. Сволочь! Что со мной творится? Почему тело не подчиняется моим приказам?