Сын, это тебя! сказала мама, протягивая мне телефонную трубку и заговорщицки шепнула. Татьяна.
Вообще, телефон это епархия, зона ответственности, или даже привилегия, но не мамы. Как правило, трубку брал всегда отец. Для него, наверное, это было своего рода одним из способов контролировать ситуацию в семье и в наших с мамой жизнях. Кроме того, телефон это престиж. Его нам установили только год назад, и отец считал это одной из своих побед. Ведь очередь на установку даже в Ленинграде могла длиться годы.
Я хотел было уже сказать, что меня нет, но просто понял, что мама не приложила ладонь к трубке, от чего звонивший явно слышал, как ко мне обращаются. Пришлось подойти к телефону. Моё стремление изолироваться от всего внешнего мира и так уже вызывало вопросы у родителей. Буду отказываться от разговоров по телефону, так опять мама заволнуется, еще психиатров вызовет. Она может, мама живет мной и отцом, опекая нас с приставкой «гипер».
Телефон стоял в коридоре. Для массивного черного телефонного аппарата была специально заказана умельцам, вновь через блат, полочка под красное дерево с фигурной резьбой лобзиком по краям. Наверху был царь-телефон, под ним неизменно ручка, даже шариковая, и блокнот, максимально исписанный номерами. А еще там были записи всяких рецептов, дни рождения знакомых, и много чего иного. Так что это не просто телефон на полке это инфоцентр семьи, наш сервер.
А еще тут было зеркало Как же не посмотреться, не пощекотать себе нервы и отдать должное юмору тех сил, благодаря которым я тут. Я хипующий краснодипломник-чувак. Длинные волосы, шальной взгляд, и рыжий Анатолий Чубайсов, собственной персоны, чтобы его черти жарили на сковороде, а вместо дров были чеки приватизации.
«Ну, что мой враг Придется из тебя делать другого человека. Ты страну развалил, мне ее нужно сохранить, » подумал я.
Я, полковник Каледин, немалую часть своей жизни разрабатывал именно Анатолия Чубайсова. Делал это тайно, собирая компромат, даже понимая, что действую в интересах какой-то другой политической группировки, но я знал о своём подопечном если не всё, но почти всё, и люто ненавидел.
А потом Меня выкинули из органов, не без участия олигарха. Там, наверху, опять договорились, Чубайсов чем-то поделился, и меня, вместе с компроматом, слили. Вот тогда и ушла жена, причем к одному из приспешников объекта моих разработок. Было ли это намеренное соблазнение моей жены, или она сама Не важно. Мы и без того уже оказались чужими людьми. Выходила же она замуж за более-менее состоятельного меня, перспективного, уважаемого, сама-то соплячка была из села на Брянщине. Вот и воспитал циничную москвичку.
И вот, когда я смотрел по телевизору, как этот рыжий персонаж приятно проводит время в Ницце, даже не тоскуя ни по родине, ни потому, что он натворил, у меня случился сердечный приступ, оправиться от которого я не мог Я был один, и скорую некому вызвать. Я был одержим идеей засадить Чубайсова, надеялся, что ветер
подул в правильную сторону и на меня даже выходили определенные люди, чтобы помог описать составы преступлений А он спокойно выехал из страны и живет теперь жизнью олигарха, не перестав влиять на принятие решений в моей стране.
И Так даже не могу предполагать, кто там надо мной захотел посмеяться, когда сотворил такое, даруя вторую жизнь. Я Анатолий Аркадьевич Чубайсов! Застрелите меня, люди добрые! Нет, не стреляйте! Я другой Чубайсов, не тот, которого винили, и небеспочвенно, во всех бедах будущего.
Слушаю, сказал я в телефонный аппарат.
Это я тебя слушаю, чувак, опять на сейшн не пришел? Рингануть слабо, или пальцы в телефонный диск не помещаются? услышал я женский голос, полный упрёка и претензий.
Приходится «донашивать» чужую жизнь, пока свою не построил. Но вот стоит ли «долюбливать» чужую девчонку
Таня, рад слышать тебя, солгал я.
А точно рад? А вот у меня радости никакой, прямо сплошная грусть.
Таня, не играй словами. У тебя что-то ко мне важное? Я спешу, сказал я уже немного раздражённо.
А ты уходишь куда-то? не унималась девушка.
Да, и прямо сейчас, припечатал я.
И только короткие гудки в телефонной трубке были мне ответом.
Я ушел! выкрикнул я и действительно направился на выход.
Да куда же, сынок. Я муравейник приготовила, с вареной сгущенкой, а папа достал кофе Ну как же? сокрушалась мама.
Мне нужно пойти и решить вопрос с Дмитрием Николаевичем, сказал я, но смотрел на отца, ведь слова предназначались ему.
Мне не ответили, и я решил пройтись. Благо, многие сотрудники института жили рядом, на Лиговском проспекте, как и мы. Впрочем, скорее всего, я не застану дома заместителя ректора по идеологии. Чего ему в День Рождения вождя мирового пролетариата дома делать? Но попытаться нужно.
Так что я бодро вышел из подъезда. То есть, парадной. Ох Как бы не забыться когда и не назвать парадную подъездом. Сам-то я москвич, шаурму шавермой отродясь не называл.
В подъезде, этой самой парадной, было уютно. Горшки с цветами-токсикоманами, а ведь немало соседей курят на лестничных площадках, тут даже пепельница стоит, но эти ничего, зеленеют. Перила деревянные, недавно покрашенные, но тут нужно уже не красить, а менять брус.