Эдуард Шим Рассказы прошлого лета
Пестышки
А внука Олимпиады, девятилетнего Шурку, мать выгнала со двора чтоб не мельтешился, чтоб в дом не заглядывал. Не надо ему знать, как помирают люди, не надо видеть, как, хрипя, колотится бабка на постели, среди желтых, в комок сбившихся простынь.
Шурка неохотно побрел на улицу. Ему и жутко было, и непонятно весело, и очень хотелось поглядеть, пусть даже через окошко, как все кончится. Взрослые небось сами смотрят, а другим не дают.
День же стоял тихий, душистый, и жидкое солнце хорошо пригревало, и было много блеску, веселой солнечной ряби в лужах на дороге, в пузырчатых взбаламученных ручьях, даже в горбатеньких сугробиках, неслышно тающих по канавам. И еще воробьи трещали, как оглашенные, дрались, трепали друг дружку за хвосты отбивали себе жилье в скворешнях. И еще с обломанных веток тополей, с черных березовых веток падали капли вешнего сока, копились и падали, вспыхивая от солнечного света, блестя, играя, будто кто смеялся сквозь слезы.
Шурка стукнулся к соседу, однокласснику Вене Забелкину, и когда тот вышел на крыльцо, сказал:
Ну, чего дома сидеть. Айда за пестышками.
Померла? спросил Веня.
Не, сказал Шурка. Не может. Тяжело кончается. А мне дома сидеть неохота, чего мне сидеть, как пень Айда за пестышками!
Веня Забелкин был весь плотный, квадратный, и толстые щеки лежали у него на плечах. Он был тяжелый на подъем, и в другое время не уговорить бы его идти за пестышками. Но сегодня у Шурки помирала бабка, и оттого сам Шурка стал как будто необыкновенный, особенный, и Веня смотрел на него с уважением.
Пошли, сказал он. Только Татьяну возьмем с Валюхой. Не могу я их дома оставлять. То со спичками балуют, то телевизор сломают. А отец на меня думает по дурости.
Веня крикнул сестре Татьяне, чтоб одела младшего братишку, чтоб сама оделась как следует, и вскоре они вчетвером уже шли разъезжались ногами по хлябкой дороге к березовой роще, к лугам, где на теплых речных обрывах, как знал Шурка, росли пестышки.
Веня взял с собою отцовскую полевую сумку, просторную сумку из черной кирзы. В нее много чего могло поместиться. Сестра Татьяна ничего не взяла; она знала, что скоро придется нести на руках младшего братишку. Ей и этой ноши хватит. Вообще Татьяна была невезучая. Веня родился у Забелкиных толстый и квадратный, а Татьяна, родившаяся годом спустя, вдруг получилась длинная, худая, похожая на зонтик. А следующий ребеночек, брат Валюха, снова родился квадратный и толстый, будто нарочно, и в три года сделался совсем неподъемным просто руки отваливались, когда Татьяна его таскала.
Сейчас Валюха шел позади, торопился, спотыкаясь и чуть не падая, протягивал руки к Татьяне и ревел.
Не ори, говорила Татьяна. Ишь, какую громкую музыку завел. Скоро придем, будем пестышки собирать, вкусные пестышки
Их, наверно, еще нету, сказал Веня. Зря идем. За семь верст киселя хлебать.
Есть, отозвался Шурка. Должны быть. «Первая новинка водичка с дерьмом, вторая новинка пестышки» Бабкина поговорка. Бабка всегда так говорила. Мы с ней год тому обратно ходили, по целой корзине принесли.
А чего это пестышки? спросил Валюха, на минуту прекратив свой одинаковый рев.
Это хвощ, ответил Веня.
Травка такая, сказала Татьяна. Вкусная толстенькая травка, будто зеленые пальчики.
«Травка!» сопя, передразнил Веня. Возьми его на руки, пусть не орет. Это не травка. В доисторическое время это были деревья. Выше трубы заводской. От них каменный уголь произошел, понятно?
Валечка, иди, иди ножками, сказала Татьяна, не обернувшись. Не слушай его. Сейчас придем, будем эту травку собирать.
Если хочешь знать, в каменном угле отпечатки даже есть, упрямо сказал Веня и топнул, чавкнул ногой по грязи. Дурища! Листья отпечатались и ветки. И еще доисторические звери в том лесу ходили, ящеры всякие. Ростом с подъемный кран. И птицы летали зубастые
Заче-е-ем? вдруг тоненько произнес Валюха и замолчал, будто подавился. А когда все к нему обернулись, то увидели выпуклые от ужаса, налитые слезами Валюхины глаза. Валюха медленно садился на землю, плохо ему стало от непонятных слов, боязно, не хотел он знать про ящеров и зубастых птиц Не буду!! закричал Валюха отчаянно.
Татьяна подошла к нему молча, схватила под мышки и начала поднимать вся согнулась и даже ногами задрожала, на спине, под тонким пальтишком, показался хребет. А обмякший Валюха ждал, пока его поднимут, ехал вверх с надутым серьезным лицом.
Добился? горько сказала сестра Вене, когда младший братишка укрепился на ее плече, Потаскал бы сам такого ящера!
А чего? Веня насупился. Я неправду сказал, что ли? Вон Шурка подтвердит; верно, Шурка?
А Шурка, который стоял обочь, не сразу откликнулся. Щурясь, глядел он на маковки берез, задумчивый какой-то, особенный Шурка, руки в карманах, ссутулился, не то холодно ему, не то скучно
Не знаю, сказал Шурка. У меня бабка помирает от этого каменного угля, вот чего.
Летом, когда наезжали из города дачники, бабка уходила жить в пристроечку, в курятник. Куриц батя переселял в летний загон, а пристроечку чистил, выметал торфяную подстилку, всю пеструю и комковатую от помета, обмахивал веником стены. Затем набивали в пристройке дощатый пол, ставили раскладушку, скамейку, трехногий столик, все, что для старушечьего житья требовалось. И бабка тихо, смирно там поживала. Сидя на порожке, чистила картохи к обеду, щипала цыплят для дачников, чинила одежду. И Шурка часто приходил к ней; он не знал, любит ли бабку, просто без нее иногда делалось скучно, не по себе, и Шурка бежал в пристроечку, разговаривал с бабкой, или просто глядел, как она делает работу.