Ты... Арман опустил голову. Это неважно. Ничего уже не важно. Оставь меня... я хочу провести этот последний день достойно. И ни твой жрец, ни твои гости не увидят моего страха, не волнуйся.
Арман, если хочешь, мы отменим торжества...
Хочу? Арман усмехнулся. Они называют меня убийцей, а теперь будут называть еще и трусом?
Арман...
Что я сделал? Чем заслужил? Говорят, боги справедливы. Ну что ж... завтра я в полной мере познаю силу их справедливости.
Не гневи богов!
А меня можно? засмеялся Арман.
Он шатаясь направился к лестнице, чувствуя, как вертится в голове бесконечный хоровод. Еще недавно он хотел выпить вина... а теперь чувствовал себя пьяным. И даже спал, наверное, как вдребезги пьяный без снов.
А следующий день был «долгожданным». День пятнадцатилетия Армана, наследника главы северного рода, вождя клана белого барса, владельца Алрамана и воспитанника советника повелителя. Хоровод гостей, пустых слов, столы, заставленные яствами. И улыбки, улыбки, улыбки.
«Какая ирония», подумал Арман, выскользнув на балкон. Он сполз по колонне на прохладный пол, спрятав лицо в ладонях. Вот оно веселье, которое стихнет лишь к рассвету. Вот оно глухое отчаяние в груди, что медленно сменялось злостью. Злостью на самого себя.
Зачем терять время на «празднике»? К чему улыбаться, делая вид, что ничего не произошло и завтра действительно наступит.
Наступит. Не для Армана.
А прятаться умнее?
Арман!
Там, за стеклянными дверьми, веселятся гости. Стоит тяжелый запах благовоний, смешанный с ароматом женских духов и праздничных кушаний. В такт тихим песням менестрелей, между колонами, увитыми цветочными гирляндами, двигаются ярко одетые пары. А через раскрытые нараспашку окна врывается прохладный ветерок, ласкает паутину занавесок.
Красивый праздник. Чужой. И неожиданно много гостей, много подарков. Слишком много ненужных подарков.
Не удивляйся ничему, сказал вчера опекун. Гостей будет уйма. Высший свет падок на скандалы такое зрелище они пропустят вряд ли.
Зрелище. Развлечение. Он развлечение для гостей. Еще долго они будут выплевывать имя Армана, смешивать с грязью...
Но разве это важно?
Вскоре тени удлинятся. Зайдет солнце. Опустится на парк тьма. И жрец скажет последнее слово, отберет у Армана единственное, что осталось жизнь.
Но жить, боги, так охота!
И то, что вчера казалось скучным, сегодня щемило душу. И хотелось как прежде любоваться на поля, покрытые люцерной, мчаться по лесным дорогам на Вьюнке, купаться в озерной, дико холодной воде. Слушать пение птиц на рассвете и смотреть ночью в звездное небо.
Арман, слышишь?
Арман поднял голову и, увидев опекуна, поспешно поднялся. Стыдно. За свою слабость стыдно. Умирать надо с гордо поднятой головой, он ведь архан, а не какая-то шавка. Глава рода... Арман усмехнулся. Рода, который его ненавидит. И для которого сегодняшний день праздник. Пусть даже и закончится этот праздник финальным штрихом, смертью Армана. Он ведь виноват. Они так все решили.
Арман, к тебе пришли, сказал Эдлай, и Арман, как дивно, уловил в голосе опекуна нотку сочувствия.
И лишь тогда заметил странного незнакомца рядом. Незаметный. Встретить такого на улице, пройдешь мимо и не запомнишь. Да вот только по полам черных одеяний бегут ритуальные знаки, прочитав которые, Арман низко склонил голову, скрыв горькую улыбку. А вот и долгожданный посланник повелителя. И, наверняка, еще одно унижение в протянутом Арману желтоватом прямоугольнике с печатью из синего воска.
Наследный принц поздравляет архана с днем рождения, услышал Арман и с трудом сдержал гнев, сжав до боли кулаки. Принц? Не повелитель! Даже тут его унизили. Просит прочитать это до захода солнца. А лучше сейчас.
27. Рэми. Инициация
Я так долго ждал такого, как ты...
Дивный слова. Дивный вечер. Тяжелые, унесшие его душу волны сна...
А назавтра небо хмурилось тучами. Нестерпимо пахло свежескошенной травой. Утренний воздух, чистый, вешний, будоражил душу, стряхивая с плеч тяжесть боли.
На площади возле тяжелого, приземистого храма рода собралась вся деревня. Простые мужики были слегка
напуганы, мяли в руках шапки, маялись в праздничных чистых одеждах. Чуть поодаль стояли, явно скучая, дозорные.
Рэми быстро разделся и отдал плащ мрачной, почему-то бледной матери. Босой, в тонкой тунике до пят, вместе с тремя другими юношами он встал на колени посреди площади. Дрожа то ли от утреннего холода, то ли от напряжения, волчонок все никак не осмеливался поднять головы и оторвать взгляда от темно-коричневого песка. Жерл говорил, чтобы глаз Рэми не поднимал, потому что архан дерзости не любит... да разве Рэми дерзкий?
Не бойся, ничего они тебе не сделают. Не бойся, мой мальчик....
Рэми не боялся. Он почему-то знал, что все будет хорошо, знал, что Брэн и Жерл не правы, и ему ничего не грозит, и совсем не боялся этого архана, как и никому не нужного, глупого обряда. Гораздо больше беспокоил его голос внутри, становившийся все более громким и настойчивым, а еще более собственное нежелание от этого голоса избавляться. Ведь боль после смерти Захария никуда не делась, свернулась внутри отравленным комком и саднила, саднила. А голос успокаивал. Лил прохладу на боль и на миг дышать становилось легче...