Перестань себя винить...
Голос внутри был мягким и ласковым, но Рэми вновь, уже почти привычно, приглушил тихий зов. Все говорят, что слышать голоса плохо. Рэми знал, что плохо. И всеми силами старался не поддаваться невесть откуда пришедшему безумию. Нет никаких голосов, быть не может!
Может, Брэн прав, и Рэми слишком слаб?
Тихо скрипнула дверь. Рэми поспешно стер со щек слезы и даже через силу улыбнулся, когда внутрь вошла Мия с ароматно пахнущими пирожками и парным молоком. Есть не хотелось, но Рэми заставил себя проглотить пару пирожков. И вечером, когда опускалось над рекой солнце, он вместе с другими провожал лодку, в которой деревенские обложили тело заклинателя полевыми цветами.
И вспоминал скрипучий старческий голос, уют старого дома, мягкую благодарность, когда Рэми вкладывал в сухие руки очищенное яблоко. А еще вспоминал угольный взгляд заглядывающей в окна белки и смех дедушки, который каждое зверье встречал как самого большого друга.
Знаешь, говорил Захарий. Говорят, что дар заклинателя близок дару мага. Мы, как и они, чувствительны к этому миру, знаем его лучше, чем другие. Понимаем его. И болеем его болью. И потому нас уважают так же, как и магов.
Уважают? Рэми улыбнулся сквозь слезы. Он не хотел теперь ни уважения, ни собравшихся вокруг людей, ни горького
аромата скошенной травы. Он хотел вновь увидеть своего дедушку, немного растрепанным, в старых, но всегда опрятных одеждах, потирающем больное колено. Не таким, как сейчас...
Захарий теперь выглядел иначе, чем ночью. Умытый и одетый в белоснежные одежды, он, казалось, спал на одеяле из ромашек, васильков, герани, люцерны. И уже было не страшно, почти, и не так больно. Может, старшой прав? И дедушку теперь за гранью встречают родные?
Конечно, встречают...
Рэми вздрогнул голос внутри был сегодня особо отчетливым. И уже не удавалось избавиться от чувства, что говорит кто-то родной... близкий. Гораздо даже более близкий, чем стоявшая рядом мама.
Ты бледен, сын, сказала она, заглядывая в глаза. Ты должен помнить, что каждый в этот мир приходит и уходит. Иначе не бывает.
Бывает... Есть те, кто будет рядом всегда. Я буду. Пока ты дышишь, я буду рядом.
Рэми сжал губы и посмотрел на отплывавшую от берега лодку. Быстрая река подхватила суденышко, жрец смерти в черном балахоне прошептал слова заклинания и Рэми вздрогнул, когда лодка вдруг вспыхнула огнем, и тот же огонь выжрал душу знанием это конец.
Рэми! окликнула мать, но волчонок не послушался и нырнул в кусты лозы.
Он долго сидел на берегу реки, смотрел в бегущую воду и уже не скрывал слез. Жерл и мама говорили, что так нельзя... но Рэми плакал и не мог успокоиться. И уже не пытался утишить голос внутри: «Отпусти боль. Отпусти, мой мальчик, в ней нет ничего плохого... терять всегда трудно». Этот голос был единственным, что ему осталось в этот вечер.
Вот ты где.
Рэми не обернулся, не оторвал взгляда от плещущей воды, в которой уже отражалось кровавое закатное зарево.
Я для тебя в тягость? неожиданно сам для себя спросил волчонок, весь сжавшись в предчувствии ответа.
Понимаешь, Брэн опустился на траву рядом с Рэми, ты просто слишком быстро вырос, я даже не успел заметить когда...
Мне всего десять. Ты взрослый, а я...
А ты разумнее, чем многие взрослые, усмехнулся Брэн, потрепав волосы Рэми. Волчонок нахмурился и выскользнул из-под ласки. Ему вдруг стало неприятно, что Брэн вновь дурачится, считая Рэми маленьким мальчиком.
Видишь, в глазах Брэна грусть искрилась смехом, ты уже и сам не хочешь быть неразумным дитем. Завтра ты станешь главой своего рода. Будешь совсем большим и важным, маленький братишка. И уже не станешь слушаться назойливого Брэна.
Стану, вновь нахмурился Рэми.
Потому и станешь, что знаешь, чувствуешь, ты для меня очень важен, Рэми вздрогнул и внимательно посмотрел на Брэна. Чувствуешь ведь, правда?
Да, улыбнулся волчонок, вновь скрывая слезы, на этот раз радости.
26. Арман. Последнее унижение
В полной тишине, сопровождаемый запахом курений и гнетущим ароматом страха, Арман прошел через тяжелые резные двери. Осталось выдержать только этот вечер... Приступ слабости и дурного предчувствия накатился внезапно. Арман покачнулся и оперся ладонью о перила, увитые гирляндами умирающих роз.
Придя в себя, он зло выдрал ярко-алый цветок и сжал пальцы, рассыпая нежные лепестки по красному ковру. Сбежав по лестнице, вышел в парадную, слегка покрутился у зеркала, приводя одежду в порядок, и лишь тогда толкнул тяжелые входные двери, уже готовый встретиться с опекуном.
В лицо пахнуло прохладой. Отсюда фонарная дорожка казалась иной, волшебной, а две лошади на ней какими-то неуместными. Только сейчас, когда опекун уже спешился, Арман понял, что Эдлай вне обыкновения приехал без своего отряда и даже слегка принарядился, отчего выглядел необычно. Но удивило не это взгляд намертво приковался к другому всаднику. Что здесь делает жрец Радона?
Сердце, вновь почувствовав неладное, пропустило удар: Арман до этого не принимал в поместье жрецов верховного бога. Даже не знал, что жрецы удостаивают светских такими вот визитами.