Учила следы читать, княже, сказал он. Где конь прошел, где человек споткнулся, где кровь свежая, а где старая. Учила язык держать молчать, когда надо, и говорить, когда врагу в башку влезть нужно. Хитрости ее как река, глубокая, течет тихо, а дна не видать.
Я смотрел на богатыря, который стоял передо мной с топором в руках. Веслава вложила в него свои умения и это делало его опаснее. Лазутчик, следопыт, тот, кто видит то, что другие пропускают. Я сжал кубок в руке, череп смотрел на меня, будто подначивал: думай, Антон, думай, что с этим делать.
Полезное дело, сказал я. Лазутчик это глаза, которых у меня нет. Ты будешь моими глазами?
Он кивнул.
Буду, княже. Где скажешь, туда пойду. Что прикажешь, то увижу, ответил он.
А что еще можешь?
Он усмехнулся, уголком рта.
Веслава учила не только видеть да слушать. Учила резать тихо, чтобы ни одна собака не гавкнула. Учила в тени жить, чтобы враг не знал, откуда удар пришел. Хочешь найду, хочешь зарежу. Скажи только, кого.
Я медленно кивнул. Куря. Этот степной гад ушел. Я отпустил его, сказал «иди», но пощады ему не обещал ни словом, ни взглядом. Он сам не спросил, не вымолил. Куря знал слишком много. И если он доберется до своих, до печенегов, что затаились в степи, то эта тварь еще вернется, с саблей в руке и злобой в глазах. Но не это главное. Месть за Святослава. Вот что меня больше всего терзало.
Есть дело, сказал я, прищурившись. Куря. Хан печенежский. Ушел, но недалеко. Найдешь его?
Алеша хмыкнул, будто предвкушал охоту.
Найду, княже, ответил он, топор в руке качнулся, будто сам просился в бой. Хромой, кровью истекает. Далеко не уйдет.
Я сжал кубок крепче, череп смотрел на меня, будто подначивал: давай, Антон, режь корень, пока он не пустил побеги. Куря не спрашивал пощады, не вымаливал ее на коленях, не клялся в верности. Он просто ушел, думая, что я слабак, что дам ему жить.
Не просто найти, сказал я Алеше. Убить. Чтобы не вернулся. Чтоб печенеги его не нашли, не подняли вой. Сделаешь?
Он хищно оскалился.
Сделаю, княже. В тени его возьму, тихо, как Веслава учила. Ни крика, ни следа. Только кровь в траве останется.
Я кивнул. Куря был ошибкой, что я мог исправить. Я не обещал ему жизни, не клялся перед богами, не давал слова княжьего. Он ушел, потому что я позволил, но это был не конец это был шаг перед концом. Алеша был моим клинком, который догонит его там, где степняк думал, что спасся.
А если сделаешь, сотником лазутчиков станешь. Не просто воин, а глаза мои, что видят за стенами, за лесами. Сотня таких, как ты, мне нужна. Согласен?
Он замер, его глаза расширились.
Согласен, княже, ответил он с хищным блеском в глазах.
Я выдохнул.
Иди, сказал я коротко, кивнув в сторону, где скрылся Куря. И вернись с делом сделанным.
Алеша кивнул. Еще раз хищно оскалился и он шагнул в дым. Я смотрел ему вслед.
Глава 5
Битва кончилась. Тишина навалилась.
Я шагнул вдоль стены, поршни чавкали в кровавой жиже, цеплялись за какие-то обрывки ремней, за куски плоти, валяющиеся под ногами. Я шел медленно, не торопился куда теперь спешить? Все, что можно было зарубить, уже зарублено, все, что можно было потерять, уже потеряно. Камни под ногами были скользкими, будто кто-то нарочно их маслом полил, а может, это кровь так густо легла, что не впитывалась больше в трещины. Я смотрел по сторонам справа обугленные остатки телег, слева чья-то рука в кольчуге торчала из-под щита, пальцы скрючены, будто до последнего цеплялись за жизнь.
Впереди открывалось поле, усеянное трупами. И тяжелый запах, железный запах крови, смешанный с гарью и конским потом. За эти месяцы на Руси я столько раз дышал смертью, что она стала как родная.
Я дошел до места, где бой был самым жарким. Тут стена выщерблена сильнее стрелы торчали в кладке, как иглы в подушке, а внизу, под ней, все было завалено телами. Печенеги, варяги, новгородцы, мои дружинники все перемешались в этой мясной каше, и не разберешь уже, кто чей. Стоны доносились отовсюду, слабые, надрывные, будто кто-то еще цеплялся за жизнь, не хотел отпускать ее в холодные лапы богов, которые тут хозяйничали. Кто-то звал мать, кто-то бормотал молитвы слова путались, тонули в хрипах. Я остановился, вслушиваясь. Сквозь этот гул пробилось что-то странное бульканье, тихое, но настырное, будто вода из пробитого бурдюка вытекала. Пригляделся. Под брюхом мертвого коня, рухнувшего прямо у стены, шевелилось что-то. Ноги коня задрались кверху, одна перерублена. Все было в крови.
Я шагнул ближе, сунул топоры за пояс нужны были свободные руки. Конь был здоровый, печенежский, в попоне, которая вся пропиталась кровью. Бульканье шло оттуда, из-под него. Присел, уперся плечом в бок туши тошнотворная вонь ударила в нос. Толкнул сильнее, мышцы заныли, стрела в плече вгрызлась глубже, но я сквозь боль навалился еще. Конь поддался, сдвинулся с хрустом его кости, видать, поломались, когда падал. Под ним, в луже крови, лежал человек. Лица не разглядеть все в грязи, в кровище, одежда разодрана, но по рубахе, по ремню с железной пряжкой я понял свой. Не новгородец, не варяг, не степняк. Один из моих.