Глава 11
Хворостинин, 7 сентября 1910, Омскъ, полицейский участок 3Пристав Максимов глава третьего полицейского участка как хорошо знали его подчиненные, был грозен, скор на расправу, гневлив, но при том отходчив. Служители закона боялись и одновременно уважали своего начальника. Сейчас же он источал заметное неудовольствие, в сгустившейся атмосфере трещало от накопившегося напряжения, и время от времени словно бы грохотали близкие раскаты грома, как перед настоящим разгулом стихии. Дело легко могло перейти в настоящий разнос и выписывание всем «строгачей» полной мерой.
Подчиненные, принимая, словно сверхчувствительные антенны, флюиды сурового настроения начальства, тянулись по стойке смирно и преданно ели глазами своего «Зевса-громовержца».
Утренний осмотр тюремных камер выявил грубейшие нарушения правил содержания под стражей для политических заключенных. Мало того, что эсдэки сидели в общей камере с пьяницами и уголовниками, они там находились еще и вдвоем.
Трофимов, это что еще за бардак?! Почему «политические» в общей камере?
Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, местов не хватает. Не без подобострастия бойко отрапортовал городовой.
Используй карцер, мгновенно распорядился пристав третьего участка. Просторечие малограмотного подчиненного вызвало на его лице привычную гримасу.
Николай Васильевич, там по приказу Фрол Фомича сидит бузотер один со вчерашнего вечеру.
А сам Канищев где?
Дык вы сами изволили ему увольнительную на день выписать.
А, я и правда запамятовал Так что с тем арестантом?
Не могу знать. А их благородие Фрол Фомич сказывал, мол, подрался прям на Любинском. Злой до крови. И документов при нём нет.
Настолько опасен? Буен? Ерунда какая-то. Отмахнулся Максимов. Переведи его к прочим арестантам, а в карцер как там его Пристав наморщил лоб, припоминая фамилию, заглянул в бумаги и четко распорядился. Фомина Степана Николаева.
А второго, ваше высокоблагородие, куды?
Голубева? Раз мест пока нет, пусть со всеми посидит, глядишь, не успеет разагитировать, он хмыкнул задумчиво, а завтра следует запросить перевода обоих «политических» в тюремный замок[1]. Пусть Канищев подготовит бумаги и организует дело.
Всё уяснил, Трофимов?
Так точно, ваше высокоблагородие, вытянувшись, отозвался городовой.
Так чего ждешь, исполнять!
Есть исполнять! Разрешите идтить?
Иди уже, опять поморщившись, устало распорядился Максимов.
Чем обязан неурочному визиту? Не удержался Славка от сарказма. Голос от долгого молчания прозвучал глуховато и сипло.
Ишь Обязан Помалкивай, арестованный. Вставай, в другу камеру тебя приказано перевесть.
Когда Хворостинин поднялся и распрямился во весь рост, расправив плечи, что выглядело в контрастном свете фонаря довольно угрожающе, городовой, оказавшийся на полголовы ниже и заметно скромнее в габаритах, отступил на шаг и прикрикнул со всей возможной строгостью в голосе:
Не балуй! У меня разговор короткий. Увидев, что заключенный не предпринимает никаких действий, а спокойно стоит, Трофимов успокоился и уже другим тоном добавил. Слышь, здоровяк, вещички-то свои не забудь.
Славка оглянулся и, разглядев в свете фонаря кулек с продуктами, поднял его.
Руки за спину. Шагай вперед.
Вяче не спешил. Делал все медленно, словно нехотя, а между тем с лихорадочной быстротой мысленно прокручивал сценарий собственных действий. Оказаться в общей камере означало для него столкнуться с угрозами посерьезнее крыс и клопов с тараканами. Требовалось немедленно придумать план. Выдавать себя за блатного ему все равно не получится, оставались два варианта изображать приказчика или революционера. Особой разницы нет. Но второй должен дать несколько больше выгод. «Решено. Продолжим играть за «красных». Тем более, это у нас пока неплохо получается».
Когда дверь в небольшую, плотно набитую людьми общую камеру с железных скрежетом и лязгом распахнулась, пропуская очередного «жильца», взгляды всех сидельцев обратились на новичка. Тот, нимало не смутившись от всеобщего внимания, сделал пару шагов, огляделся и спокойно сказал, обращаясь ко всем разом:
Здравствуйте товарищи арестанты.
Врешь, брус лягавый[2], где это ты среди честных бродяг товарищей сыскал? Мгновенно завелся один из зеков. Слышь, сознательный, вдругорядь кореш твой нарисовался. Такой же, политицкий. Кивнул он в сторону отстраненно сидящего рабочего в черной тужурке. И откель токма вас столько берется? С показным удивлением задал риторический вопрос худощавый молодой вор, соскочив с нар и развязно подойдя почти вплотную к Славке. Ишь, пинджачок какой добротный, слышь, пижон[3], давай я его на кон поставлю, отыграться надо до зарезу.
Перетопчешься. Просто ответил Вяче.
Он мгновенно оценил возможности противника и сознательно провоцировал его на действия. Вызвать на атаку и быстро «загасить» представлялось Хворостинину лучшим из возможных решений для солидной «прописки» среди сидельцев.
Было страшновато и одновременно почему-то весело. Опираться сейчас можно было только на рекомендации, которые в свое время получил в случайном разговоре «по душам» с одним омским «законником».