Но все сказанные слова оказались пьяным бредом. Выгнанный из спальни жены по ее настоянию, я нарезал круги под дверью в окружении слуг. Даже среди холода коридора ощущалось напряжение, что царило внутри, слышались крики и подбадривания повитух, стоны, просачивался запах пота, крови и травяных настоек. Этот аромат навсегда стал символом моей вины, что я испытал перед мучавшейся женой.
Тряслись руки и ноги, когда мне передали дочь. Вдруг все стало правильным. Богиня однажды снизошла на землю, чтобы я теперь мог смотреть на собственное чадо и на подарившую мне эту радость женщину. Моя любовь к ней была правильной и настоящей.'
'Я бы не смог вновь вернуться на войну. Признаваться в этом стыдно даже себе, не то, что на бумаге. Покидая поле боя, я поклялся не вспоминать никакими словами увиденное, а во дворце приказал не упоминать. Да, я трус, но все еще хороший император. Спустя годы мне удалось убедить себя, что в безопасности от меня больше пользы, чем там, где каждый день льется кровь.
Стыд и страх в конечном итоге стали частыми гостями в моей голове. Страх в дрожи рук при подписании первых указов, стыд в ложном образе перед супругой, свято верившей в мою непоколебимость и волю, уныние зимними ночами в темноте пустой комнаты и вина за множество неправильных решений в период наивности и детской глупости. Мой отец был строгим и отстраненным человеком, однако, мне бы хотелось видеть его живым дольше, дабы мне пришлось совершить меньшее количество ошибок.'
'Лгать самому себе бессмысленно. Я знал, почему не покидал супружеские покои целых три дня. Рутина перестала быть утомляющей, обратившись размеренным временем за бумагами и бременем, которое легко взвалить на плечи майордома. Мысли, догонявшие и хватавшие меня за шею, стоило остаться одному вот тот ужас, от которого я заперся. Смотря в зеркало, я обращался к себе, обвиняя, словно император за тем праздничным столом, что краем уха слышал ставки на беременность собственной жены, был не мной. Он плевался от подобных разговоров и тщательно ограждал Аннабель от них, но с возрастом все менялось. Отвратительный человек все чаще замечал за собой грязные помыслы и сколько бы не отнекивался, поддался им. Этот человек организовал великолепный праздник, заказал три повозки драгоценных даров и создал ту приятную атмосферу для первой ночи с женой, что позволила бы ему хоть немного заглушить чувство вины перед ней и самим собой. А вина приходила быстро и часто, обрушиваясь слепым дождем на голову. В солнечный день, когда ветер так сильно трепался рыжие волосы, что открывалась задняя часть шеи,
которую хотелось то ли поцеловать, то ли укусить. В погруженном в полумрак кабинете, когда синие глаза с улыбкой дарили свет. Во время выбора украшений, когда запястья обнажались для примерки браслета, когда перо для письма от задумчивости скользило по щеке и носу, и стоило только зеркалу уловить профиль, а музыке заставить заиграть улыбке.
Поддаваться искушению было так сладко, но как липка и надоедлива оказалась эта сладость. Какого было искуситься доверчивой супругой, возраст которой едва ли придал ей вид женщины? Слушал отчеты прислуги, что императрица объедается, стремясь набрать вес и хоть немного округлиться, заказала новую косметику, но ты знал, что мало, что в ней переменилось. Все те же глаза доверчивого щенка и маленькие нежные руки, касающиеся тебя без омерзительных замыслов, свойственных тебе. Старания твои не смогут окупить вину за то, что влюбленный в тебя ребенок понесет новую жизнь в несозревшем теле. Руки твои, желавшие дарить и получать любовь, возложили голову ее на гильотину, так что вставай на колени и молись.'
'Время движется иначе для каждого из нас. Я с чувством вины читал о заслугах моих предшественников, гадая, а ознаменуется ли этот год в истории хоть одним моим успехом, а затем смотрел на своих детей, каждый месяц которых заканчивался небольшой победой. Эмили впервые села на лошадь, Адам сам написал пожелание хорошего дня, Генри сумел прочитать целую страницу из сказки, а моя жена стала всему этому свидетельницей. Где же был я? В какой период мои шаги стали такими медленными? Сколько же сил мне необходимо прикладывать, дабы заслужить собственную похвалу и стоит ли это того?
Мне страшно стать тем отцом, что был у меня, стать тем, кто был где-то, но не рядом.'
'Заслуга ли, случайность или закономерность? Действительно ли моя смерть должна быть такой, подходящее ли это время? Почему моя жена должна становиться вдовой так рано, бледнеть и сдерживать слезы при виде меня? Что станет с моими детьми? Я ведь даже не смог защитить собственного наследника от того, о чем сам боялся вспоминать.
Помнится, в детстве я так надеялся стать выдающимся, читая о прошлом, что совсем забыл о том, что нужно глядеть и в будущее. Я не умру на поле боя как 4-ый император Идар, не запомнюсь как 12-ый император Виктор, создавший современную внутреннюю структуру Халькопирит, не стану прекрасным отцом как 11-ый император Андор, назначивший свою дочь кронпринцессой. Я не стану 14-ым императором Марком, убитым собственным сыном, не буду 8-ым императором Альфонсо, убитым собственной беременной женой за вечные побои и изнасилования, и 9-ым императором, братом 8-ого, женившегося на несчастной 8-ой императрице Беатрис. Хорошо ли, плохо ли, но я ничем не выделился.'