Когда из университета в Коимбре рвалась в Лиссабон на практику на телевидение, не слушая мудрого профессора на курсе португальской литературы, уверявшего, что у нее большие способности, что ей надо писать. Писать совсем не то, что ей приходится писать для телевидения.
Девочка, вы понимаете, в какое время и в какой стране живете?! полушепотом спрашивал у нее профессор, когда прибежала хвастаться, что их с Луишем берут работать на государственную телестанцию. При каком режиме? И что вам придется писать?!
Удивилась вопросу. Как это «в какое время, в какой стране»?!
Век двадцатый. Годы шестидесятые. Живет она у себя дома, в Португалии. Режим «Нового государства» Антонио Салазара. Она всю свою жизнь при Салазаре живет. Писать ей придется тексты для выпусков новостей и для других программ.
Она и писала. Визировала у службиста. Правила. И снова писала, и снова визировала.
Она об этом мечтала?
Губы болят, ладно. Но почему дышать так трудно?
Луиша с собой не бери, морщится директор Гонсальвеш. Его в списках нет. И, неопределенно разводит руками. Сама понимаешь
Не беру. Знаете же
Знаю, не знаю Мое дело предупредить. Главное, чтобы без скандалов! Государственный прием. Будет весь генералитет. Может, даже Сам Директор пальцем показывает неопределенно вверх. Тебе генерал в перерыве на рекламу ничего не говорил?
Эва машет головой нет. Пусть директор сам вычисляет, будет на приеме Каэтану, ставший премьер-министром Португалии после Салазара, или не почтит своим присутствием. Ей без разницы.
«Луиша не бери».
Туфли на пытающих шпильках сбросила прямо в студии, неудобно перед секретаршей утром во время тракта директор приказал секретарше отдать свои шпильки, принесенные на работу «для особого случая», Эве, а она бросила прямо в студии, не поблагодарила, в руки не отдала. Но сил на «неудобно» не осталось.
Босиком мимо всех аплодирующих, лезущих обниматься и поздравлять с наступающим.
Мимо цензора-службиста с его вечным синим карандашом:
С наступающим, конечно. Но дважды было не по тексту.
Эйсебио говорит об окончании карьеры в сборной, а я должна читать следующий вопрос «по тексту» только потому, что он завизирован?!
И все же! кхекает цензор. Нужно быть аккуратнее. Тем более вам сегодня на такой прием!
Мимо.
Мимо обнимающихся, орущих, выпивающих, мимо.
Сорвала удушающую бархотку, которую три часа назад костюмерша, как удавку, застегнула вокруг шеи.
Писк сезона. Парижский «Вог», январский номер уже 1974 года. Из Марселя привезли. Брат ее матери ходит на торговом судне. Вот! Смотрите! А она «не надену». Хорошо, директор заставил! Недавно еще такой скромной была, а теперь эти звездные капризы не надену! раскуривая очередную сигаретку, костюмерша жалуется оператору, на которого имеет виды.
Оператор слушает, кивая головой китайским болванчиком. Еще
с середины дня он веселее, чем положено от стакана домашнего вина на обед, явно фляжка с крепким порто у него во внутреннем кармане куртки, что во время прямых эфиров строго запрещено, но сегодня же Новый год.
Если б не выкинула ребенка, когда наши на Уэмбли обыграли Советы, может, все сложилось бы иначе. Оператор, как любой мужчина в этой стране, измеряет жизнь футбольными чемпионатами.
Луиш ей не пара. Еще один ребенок ничего бы не изменил. Лишь бы он опять сюда не явился. Прошлый раз синяк ее целый час театральным гримом замазывала
Светом я тогда ее «замазал», диффузион поставил! Хорошо, что это не новости были и можно было с фильтром поиграть.
Оператор разговор вроде бы и поддерживает, но совсем не так, как хочется костюмерше. То про футбол, то про осветительные приборы, то, что совсем уже неприлично в разговоре с дамой, про выкидыш новой телезвезды Эвы Торреш говорит, но на продолжение новогодней ночи не намекает. И костюмерше приходится шумно затягиваться, оставляя следы красной помады на фильтрах сигарет, докуренных лишь до середины. По этим длинным окуркам с красными ободками от помады ее можно было бы найти в любом лесу просто Мальчик-с-Пальчик с бюстом пятого размера.
Корсет Эва бы тоже расстегнула прямо в студии, но корсет не туфли, так просто не скинешь. Пыточное орудие! Как она его раньше носила, когда мать заставляла надевать в церковь и по праздникам! Утром к причастию удалось сходить без корсета, так здесь не отвертелась.
С корсетом придется тянуть до гримерки, а бархотку с царапающейся органзой сейчас сорвать.
А вы де́ржитесь, деточка! часом ранее, выходя из кадра на рекламной паузе, обратилась к ней Амалия. Великая. Такая туфли на публике не сбросит и бархотку с шеи не сорвет.
В детстве, заглядывая через дорогу в окно дома напротив, где появилось невиданное чудо с движущимися, как в кино, картинками телевизор, Эва мечтала, как вырастет и будет вести передачи, в которые будут приходить все самые известные артисты. Весной, когда распахивались окна, картинка в окне из немой превращалась в звучащую, в которую то и дело врывался дребезжащий по их улице и звенящий на крутом повороте трамвай. Из того окна впервые слышала голос Амалии Родригеш. С тех пор фаду и Амалия слились для нее воедино.