Да, я собираюсь отказаться.
Купер воздела руки:
Тиан, ради бога, не делай этого!
Но он полностью сосредоточился на приготовлении ужина. А Купер знала, что не стоит его отвлекать, когда он изображает из себя шеф-повара: к приготовлению пищи он относился со всей серьезностью. Но знала она и то, что Бальмен готовит уже вторую свою коллекцию. Тиана его коллеги оставляли все дальше и дальше позади.
Ты не можешь отвергнуть это предложение, продолжила она, когда они сели за стол.
Дом «Гастон» это мавзолей, ответил он, разделывая краба. И пахнет там так же: нафталином, паутиной и пылью. Возможно, моя суеверность покажется абсурдной, но я не готов поднимать из могил мертвецов.
Однако Дом «Гастон» еще не умер, заметил Генри.
Значит, умирает не вижу большой разницы. Вы можете себе представить, как я заставляю этих старых ведьм делать все по-моему? А как быть с ателье? Да мне пришлось бы разом уволить весь штат, а я не смогу так поступить. Я дорожу работой у Лелона, и было бы безумием бросить ее ради чего-то настолько ненадежного. Лучше быть первым помощником на роскошном лайнере, чем капитаном тонущего судна.
У тебя вечно на все находятся отговорки, лишь бы ничего не предпринимать, резко высказалась Купер. Ты просто боишься сказать Лелону, что уходишь от него.
Но я действительно не напрашивался на это собеседование.
Так я и знала!
Но как бы она ни бушевала, Диор был непреклонен:
Дом «Гастон» гиблое дело. Бюссака ввели в заблуждение, возможно, даже нарочно, чтобы он за него взялся. У меня назавтра назначена с ним встреча, и я намерен ответить вежливым отказом.
Прощаясь с Диором
уже за полночь, Купер напоследок вцепилась ему в лацканы:
Надеюсь, завтра утром ты проснешься и изменишь свое решение, упрямый ты человек!
Поверь, Купер, я не передумаю.
Ты только что описала человека, довольного жизнью.
Генри, но ты ведь не из тех людей, кто станет потворствовать чьей-то лени.
Генри был мужем Купер уже год и за это время дал ей больше счастья, чем она могла себе представить. Казалось, нет на свете мужчины добрее и внимательнее Генриха Беликовского и нет дома милее, чем тот, что они создали общими силами. В отличие от ее брака с Амори, начавшегося с безумной страсти, которая быстро перегорела и превратилась сначала в равнодушие, а потом и в крушение иллюзий, брак с Генри с каждым днем становился все лучше.
Она обожала его компанию, торопилась к нему всякий раз, когда ей нужно было отлучиться по делам, и ловила себя на том, что ужасно тоскует по нему, когда он в отъезде. Страсть их горела ровным пламенем. Она чувствовала себя любимой и желанной и отвечала ему тем же: любовью и желанием. То, что муж был от нее без ума, сказывалось на каждом его поступке. Она чувствовала свою ценность, постоянно ощущала его поддержку, нежную заботу и обожание что может быть сексуальнее?
Их жизнь была наполнена любовью и красотой. Старому дому, увитому плющом, требовался штат из пяти слуг, в их число входила и камеристка, без которой не обходилась ни одна уважающая себя парижская модница даже та, кого однажды арестовали за попытку государственного переворота. Но состояние Генри спокойно выдерживало такие траты, и Купер удивлялась, насколько быстро, оказывается, можно привыкнуть к подобному образу жизни. Приятным сюрпризом явилось и то, что антикварную мебель и коллекцию импрессионистов, вывезенные нацистами, удалось найти и вернуть из Германии в результате эти предметы снова заняли в доме свое законное место.
Конечно, Купер оглядывалась на свое детство, проведенное в Бруклине, и богемную жизнь с Амори с ностальгией. Иногда ей не верилось, что прежняя Купер и сегодняшняя графиня Беликовская, которую усаживают в первый ряд на всех модных дефиле, кого знает каждый парижский модельер и чье мнение публикуют лучшие журналы мод, одна и та же женщина.
Она сохранила свой творческий псевдоним Уна Райли. Представляться графиней было своего рода игрой на публику, но люди требовали, чтобы она играла эту роль, хотя их с Генри это бесконечно забавляло. Как и говорил Генри в тот вечер, когда они познакомились, люди ужасные снобы и обожают иметь в числе знакомых аристократов, даже если в действительности их титулы остались только на страницах учебников истории.
Дорогая, как-то обратился к ней Генри, у меня есть известия о твоем бывшем муже.
Надеюсь, неплохие? У нее тревожно сжалось сердце.
Я не знаю. Но он здесь, в Париже. И просит о встрече с тобой.
Когда ты говоришь в Париже, ты имеешь в виду
Он в санатории. Директор передал мне короткое сообщение.
В санатории? Он все еще болен?
Мне ничего не сказали о состоянии его здоровья, но похоже, он нездоров.
Ясно, с тяжелым сердцем кивнула Купер.
Я хочу, чтобы ты знала: решение принимать тебе. Если ты откажешься его видеть, я ни в чем тебя не упрекну. Захочешь повидаться я не расстроюсь.
Ты уверен?
Он сжал ее руку:
Конечно уверен. Решай сама.
Спасибо тебе, Генри. Я подумаю.
Санаторий Марии-Терезии располагался в тенистом парке на берегу Сены. Сюда отправляли из Парижа американцев, нуждавшихся в госпитализации. Купер заметила, что медсестра, которая ее встретила, женщина мощного телосложения, одетая в полосатый форменный халат, говорила с явным акцентом, характерным для американского Среднего Запада.