Уже начали? У меня закружилась голова. Нэт лишился рассудка. Но ведь ты уже взрослый мужчина Зачем тебе я? Мне всего пятнадцать.
Маме было шестнадцать, когда она вышла за папу. Он был моих лет.
Н-н-но Я в услужении д-д-до восемнадцати
Я не предлагаю тебе уходить от нас.
Тогда что же ты хочешь?
Он скрестил руки на груди, потом опустил их, словно не зная, куда деть. Стиснул зубы, потянулся ко мне, взял за плечи, будто собирался сказать что-то ужасное и хотел меня поддержать.
А потом он меня поцеловал. Просто прижался губами к моим губам, хотя я не успела к этому подготовиться.
Натаниэль! Я несказанно изумилась тому, что он сделал. В волосах у меня по-прежнему путалась солома. Я ведь тебе даже не нравлюсь, прибавила я шепотом.
Нравишься. Он сверкнул своими черными глазами и снова поцеловал. Все это время он не выпускал меня из объятий.
Губы у него были сухими, а щеки колючими, но мне не было неприятно. Это ощущалось странно его лицо оказалось так близко, что я чувствовала, как его дыхание щекочет мне кожу, видела, как взметнулись
его ресницы. А потом я закрыла глаза.
Я сомневалась, что мне понравился его поцелуй. Или что не понравился. Но я не ответила ему. Я не знала как. Натаниэль научил меня стрелять, но теперь не объяснил, что делать. Он отступил назад, отпустил мои плечи, и я потрясенно уставилась на него.
Не говори, что никогда об этом не думала, мягко сказал он.
Я помотала головой. Я никогда об этом не думала.
Я бы подождал. Но мир перевернулся с ног на голову. У меня больше нет времени.
Но вы всегда были мне как братья. И ни один из вас никогда ни на что подобное не намекал.
Но мы это чувствовали. И если бы ты была собой, а не пыталась стать кем-то еще, ты бы давно выбрала кого-то из нас.
Я пропустила его замечание мимо ушей:
Ты правда хочешь, чтобы я сделала выбор?
Он посмотрел на меня, перевел взгляд на мои губы, словно что-то решая. Я не стала бы возражать, если бы он снова меня поцеловал, тем более теперь, когда была готова к такому. Может быть, это помогло бы мне разобраться в собственных чувствах.
Он вытащил у меня из волос соломинку:
Да. Я хочу, чтобы ты его сделала. Хочу, чтобы ты выбрала меня.
Дверь сарая скрипнула, и Нэт отступил от меня на пару шагов. Значит, поцелуев больше не будет. И ясности тоже.
Натаниэль? Это была миссис Томас. Ее голос звучал резко, двигалась она быстро. Финеас сказал, что уходит из дома. Отправляется в Бостон. Он заявил, что ты его не остановишь. И никто не остановит. Что, Бога ради, произошло?
Нэт вздохнул, а я залилась краской. Он вышел из сарая, не сказав ни слова ни матери, ни мне. Миссис Томас посмотрела ему вслед, но не пошла за ним.
Война скоро начнется, прошептала она и подняла глаза на меня.
Я не знала, что на это сказать. Я не понимала, о чем она говорит, о стране или о борьбе, которая разворачивалась в ее собственном доме, но объяснение Натаниэля потрясло меня так, что я не могла ни о чем больше думать.
У меня десять сыновей и война на пороге. Господи, помоги нам.
Мне нужно время, сказала я неожиданно, отвечая не ей, а себе. Я не готова.
Я тоже, отозвалась она. Но нас никогда никто не спрашивает.
Глава 4 Расторгнуть узы
Послание к Элизабет на первых страницах дневника могло бы показаться неожиданным предисловием, но в определенном смысле оно отражало мою жизнь и обстоятельства куда лучше, чем это сделали бы любые описания или размышления. Такая форма дарила мне свободу. С тех пор я стала начинать свои записи с приветствия Элизабет, а иногда переписывала фрагменты дневника в письма, которые адресовала ей, и в результате мой дневник превратился в более откровенный, эмоциональный, черновой вариант того, что я не могла рассказать ни ей ни вообще кому бы то ни было.
Но я не теряла бдительности. Я росла в доме, полном мальчишек, которым до смерти хотелось узнать, что за записи я веду, и понимала, что нельзя писать ни о чем, что могло бы навредить мне, если бы кто-то прочел дневник. Меня это возмущало, и все же я не была наивной. Наивность предполагает наличие развитого воображения, которым я не могла похвастаться. Свои секреты я могла хранить в единственном месте у себя в голове.
И все же в тот вечер я отмела мысли о том, что будет, если кто-то прочтет мои записи, и пересказала в дневнике разговор с Натаниэлем, а потом впервые в жизни задумалась, каким могло бы быть мое будущее с каждым из братьев от Натаниэля до Финеаса. Это занятие показалось мне нелепым. Натаниэль сказал, что все они «чуточку влюблены» в меня, но я не замечала подтверждений этого. В глубине души допускала даже, что Нэт жестоко пошутил надо мной, хотя прежде подобного не делал.
Я не знаю, что Натаниэль сказал Финеасу, но это сработало, и Фин не ушел из дома. За ужином, старательно не глядя в мою сторону, он натянуто извинился передо мной за свою «грубость» и пообещал, что это не повторится. Бенджамин, сидевший за столом рядом с ним, похлопал его по плечу, словно утешая. После этого разговор зашел о красных мундирах и синем небе, и потому, если даже кто-то
из братьев и зеленел от зависти, узнав о внезапно вспыхнувшем у Натаниэля интересе к моей персоне, этого никто не заметил.