Авось не засадят: осторожнее будь, смекалистей! Страх не покидал Василида, и Федя продолжал запальчиво: Рискни! У всех, кто с сокровищами связывался, всегда была жизнь, полная опасностей. В конце концов, если больше ничего не узнаешь, то в ревком мы всегда сообщить успеем.
Ладно, сказал Василид. Да поможет мне бог!
Сам не плошай!
«Господи!» думал Василид. Мог ли он еще неделю назад предполагать, что решится вступить в борьбу с шайкой всесильного казначея! В то же время душа его обрела некоторое утешение: вдвоем нести ответственность было не так страшно. Не хотелось возвращаться в обитель. Пересиливая себя, он встал.
Пойду я, а то служба кончится хватиться могут.
Перед расставанием Федя сказал:
Я тебя каждый день в это время ждать буду. Если что узнаешь сразу сюда Я тебе и поесть принесу.
Они расстались. Послушник возвращался с опаской, но все обошлось благополучно. Служба еще не кончилась, и он незамеченным проскользнул в храм, а потом вышел вместе с братией.
В этот же день, под вечер, его навестил брат Платон. Он подошел бесшумно и постучался тихо, а войдя в келью, высунул голову за дверь и оглядел галерею не видел ли кто.
Как живешь-можешь, отрок? спросил он.
Да вот, грехи отмаливаю.
А я шел мимо, дай, думаю, зайду. Гостинца захватил. Он поставил на стол узелок: Спрячь, а будет охота поешь.
Василид растерянно улыбнулся:
Грех ведь, епитимья на мне
Старец отмахнулся:
И думать не думай вкушай во здравие. Ишь, чего придумали отрока на хлеб да воду сажать! Тебе в твои годы вредно поститься. За что посажен-то?
Василид замялся: у него появилось большое искушение поделиться со стариком своими заботами.
Слушай, брат Платон. Покойный отец Георгий перед кончиной наказал мне доброе дело выполнить. Я одну промашку уже совершил. Теперь, чтобы дело поправить, может понадобится из обители отлучиться. За мной давно уже следят, а теперь еще из кельи не велено уходить. Сам посуди, каково мне
Брат Платон внимательно слушал, сочувственно покачивая головой. Немного помолчав, ответил:
Воля покойного свята, грех ее не выполнить. Не горюй, может, вместе что-нибудь и придумаем. Я тебя тайно навещать буду. А пока прощай. Благослови нас господь на доброе дело.
В узелке оказался порядочный кусок рыбного пирога с румяной корочкой, ломоть белого хлеба, несколько грецких орехов и даже горшочек с медом. После черного хлеба и воды все это было немалым утешением, и мальчик немедля принялся за еду.
Кое-что он, однако, приберег на утро.
Во время вечерни Василид снова встал за колонной. В храме было три придела. С места, где он стоял, все они хорошо просматривались.
Василид молился исправно: крестился и кланялся, но глаза его не упускали ничего из того, что происходило в храме. Так он и усмотрел необычность в поведении уставщика.
Отец Рафаил, вопреки обыкновению, не стоял на месте, а не спеша передвигался по храму. Вот он встал возле отца келаря и что-то шепнул ему, потом оказался рядом с другим членом монастырского совета. Так он обошел все три придела, успев предупредить о чем-то всех, кто ему был нужен, и незаметно для всех, кроме Василида, вышел из храма. Василид продолжал наблюдать. Немного погодя, те из монахов, с кем шептался уставщик, тоже по одному потянулись к выходу.
Василид набрался храбрости и, когда последний из чернецов покинул храм, выскользнул следом за ним.
На дворе уже смеркалось. Выглянув из-за угла, мальчик увидел, что монахи скрылись в игуменских покоях. Василид поднялся на галерею и встал в полутемной нише недалеко от келейной. Было слышно, как дверь келейной заперли изнутри.
Волнение все больше овладевало Василидом. О чем они там говорят? Что замышляют? Все собравшиеся были доверенными людьми Евлогия.
Сердце у Василида учащенно билось. Дело было в том, что никто не хватился отобрать у него после смерти игумена ключ от келейной. Василид сам испугался этого открытия и теперь стискивал ключ в кармане рясы. Дверь в настоятельские покои впредь до назначения нового игумена оставалась запечатанной, и разговор мог происходить только в приемной. А из келейной, проникни он туда, будет видно и слышно все.
С минуту Василид стоял, раздираемый страхом и долгом. Потом решился. Дверь была знакома, и открыл он ее без шума, но от страха у него подгибались колени.
Брат Иван, хорошо ли запер дверь? Что-то ветром потянуло Это было первое, что он услышал, оказавшись в келейной. Василид помертвел от ужаса и вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть.
Не беспокойся, святой отец, запер надежно, услышал он вслед за этим.
Василид пересек келейную и замер у окошка в приемную. Сборище возглавлял казначей.
У него хватило такта не занять место покойного игумена он сидел в начале стола, ближе всех к двери, и Василид его хорошо слышал.
Братия, буду краток, начал Евлогий. Те, кто здесь, знают: милостью господней обитель наша оказалась владелицей больших ценностей. Было это давно, и с тех пор их количество приумножено нашими трудами. Не секрет все мы связаны круговой порукой, все знаем, как умножалось наше достояние. С превеликим тщанием хранили мы его по сей день, несмотря на трудности. Но в последнее время что-то много развелось охотников до нашего добра. От одной опасности мы, благодарение богу, недавно избавились. Вы знаете, что игумен хотел передать ценности в руки ревкома. Не сумев склонить нас на это богопротивное дело, оставил он посмертное письмо для председателя местной власти. Усилиями верных людей я заполучил это письмо. Не исключено, что обо всем этом кое-кто знает и слухи могут достичь ушей ревкомовцев. Кроме того, мною через доверенных лиц получено из Москвы весьма тревожное известие: все излишки церковных и монастырских ценностей подлежат конфискации в пользу голодающих Поволжья. Не знаю, дошел ли декрет до здешнего ревкома, если нет, то дойдет в ближайшие день-два. Возможно, власти произведут обыск, пребывание нашего достояния в обители опасно. А посему предлагаю вывезти его и запрятать подальше от чужих глаз. В горах. Евлогий замолчал и оглядел собравшихся.