прежнее место.
Через несколько минут все трое сидели вокруг костра, разведенного на воздухе, и насаживали на шампуры куски мяса вперемежку с дольками лука. Рядом Худыш пускал голодную слюну и от нетерпения переступал передними лапами.
Все было хорошо, не считая того, что Федя до сих пор не научился сидеть на земле по-восточному поджав ноги, так, как сидели Тагуа с Аджином. Он не однажды пытался это делать, но ноги скоро затекали. Вот и сейчас, промучившись несколько минут, он вынужден был пересесть на камень.
Впрочем, огорчаться было не время.
Личность абхазца-охотника даже в глазах земляков была окружена неким ореолом романтики. Правда, в обычные дни он мало отличался от крестьянина. Но как преображался на охоте! Горы и лес его стихия. Куда девается его ленивая медлительность. Головоломные подъемы и спуски, бурные реки он преодолевает с завидной ловкостью. А как подбирается к дичи! Не звякнет его ружье, упрятанное до поры в черный косматый чехол, не блеснет кинжал, спрятанный на груди; беззвучно, как у кошки, ступают ноги, обутые в чувяки из сыромятной кожи.
Жизнь, проходящая в одиночестве, наложила на него отпечаток. Он суеверен, видит во всем предзнаменования и слышит неведомые голоса, отчего ореол таинственности выделяет его среди людей. Он скромен и щедр: своей добычей он готов поделиться с каждым встречным, а на вопрос, как была убита дичь, чаще всего отвечает: «Ружье выстрелило и убило». В горах его ежечасно подстерегает опасность сорваться в пропасть, быть разорванным медведем или барсом. И поэтому каждый встречный приветствует его словами: «Да возвратишься ты, куда бы ни пошел!» или «Да милуют тебя горы!».
Обо всем этом Федя был наслышан и теперь жаждал узнать из уст охотника какую-нибудь удивительную историю. И тем больше было его изумление, когда Тагуа вдруг заявил:
Вот начнутся холода, брошу навсегда охоту.
Ты уже не первый год так говоришь, отозвался Аджин.
Нет, клянусь бородой моего отца брошу охоту: не тот возраст, не те ноги, не те глаза И дичи в наших горах поубавилось; если дальше так будет, совсем зверья не останется.
Да как можно бросать такую жизнь! воскликнул Федя.
Каждый мечтает о счастье на свой лад, задумчиво произнес Тагуа. Было время, когда я не помышлял об охоте, трудился, как все крестьяне, и был доволен
Федя понял, что за этим признанием кроется что-то, и спросил:
А как стали охотником?
Это невеселая история, ответил Тагуа. Жил я не богато, но у меня был свой очаг, были жена и сын Земли было не много, но она давала все необходимое. К щедрости нашей земли мы привыкли и забывали о том, что она во все времена была лакомым куском для всяких пришельцев. В мои годы она стала добычей монахов. Появились они еще при моем отце, но сначала держались смирно: сами расчищали лес под пашни и сады, сами пахали и сеяли, растили скот. Но из года в год аппетиты монастыря росли. Начали святые отцы под разными предлогами наши земли захватывать. Не раз наш маленький народ с оружием в руках пытался отстоять землю своих отцов. Но что поделаешь, когда на стороне монахов князья, а сам наместник Кавказа брат царя частый гость в обители. Конная стража наводила порядок. Пришло время и мне сложить пожитки и убираться со своего двора. Дали мне участок вдали от моря, где не то что кукуруза, чертополох не взойдет. Бился я, бился на новой земле, вижу, из нужды не выбиться, хоть в абреки иди. А тут, прослышав о наших горестях, появились в народе турецкие лазутчики. Нашептывают нам: «Переселяйтесь в Турцию, она вам матерью родной будет. Земли там такие плодородные, что тыквы вырастают величиной с бочку, а кукуруза ростом с всадника».
Я, как и многие другие, поддался на эти уговоры. Думал, хуже чем есть, не станет. Будь проклят я в тот момент, когда запер за собой дверь отчего дома.
И вот погрузили нас ночью на турецкую фелюгу. Добро наше не разрешили взять там, говорят, сразу разбогатеете. Загнали в трюм; набилось нас там как зерна в кукурузном початке не продохнуть. Это, турки говорят, для того, чтобы русский сторожевой корабль вас не обнаружил. А на самом деле уже за пленников считали, везли как скот. От такого плавания трое наших богу душу отдали.
Наконец приплыли. Выпустили нас на палубу, и тогда все ясно стало. На сколько хватает глаз, дикий пустынный берег протянулся. А на берегу солдаты поджидают. Ссадили с фелюги и повели под охраной в глубь этой земли. Через день пути оказались мы в таких местах, где прежде и нога человеческая, кажется, не ступала. Дома хоть горы зеленые, ручьи прозрачные текут, море синее глаза радует. А здесь голая выжженная равнина да река мутная течет.
Спрашиваем конвойных: «Как же на
этой земле обещанные вами урожаи получать?» А те скалят зубы, смеются: «Вот польете землю своей христианской кровью будет вам и урожай».
Так и получилось: чуть не каждый день начали мы хоронить своих земляков. Один лишь труд стал нашим уделом. Эх, что говорить как вспомнишь то время, тоска за сердце берет!
Мы с женой бились изо всех сил, чтобы выжить и сберечь сына. Жена моя, незабвенная Лейла, переносила невзгоды безропотно, ни разу не упрекнула меня за роковой шаг. Но вот горе пришло и в мой дом: от какой-то незнакомой болезни умерли в один день и жена и сын