Услышав, что привели политических, сбежалась монастырская братия, бросив все дела и молитвы. Обступили тесным кольцом, оттеснили конвой. Зверея на глазах, выкрикивали ругательства, наскакивали с кулаками, рвали одежду, плевали в лица
Особенно бесчинствовал долговязый монах собратья в криках повторяли его имя: Евлогий. А он, заходясь в ненависти, призывал ослепить «слуг сатанинских». И шло к тому, если бы кто-то из арестованных не выкрикнул: «Разве этому вас учит Евангелие?!» и тем внес разлад в доселе единую в своей злобе толпу. Конвой с трудом выпроводил из подвала осатаневших монахов.
От воспоминаний у Лоуа по спине пробежал неприятный холодок. Он еще раз остро взглянул на казначея, подумал: «Он, он! Ишь разъелся на монастырских хлебах! Глаза тусклые, бесцветные, в лице что-то хищное Чекистов не мешает предупредить».
А Гольцов тем временем говорил:
Заводы и учреждения открывают на свои средства детские дома для детей, вывезенных из Поволжья, оборудуют бесплатные столовые и больницы в голодных районах.
И опять почему-то ответил не игумен, а казначей:
Гражданин уполномоченный, всецело разделяю вашу заботу, но скажу: ведь голой овцы не стригут. Председатель местной власти изволит знать, что государством у нас отобрано более двух третей хозяйства. Доходов имеем ровно столько, сколько нужно, чтобы содержать братию. Все-таки могу вам сообщить, что мы решили организовать тарелочный сбор в пользу голодающих.
Но это же значит опять с простого народа возьмете, мягко возразил Гольцов. Неужели монастырь не располагает средствами, чтобы внести ощутимую лепту?
Не скупитесь, благочестивые отцы, вмешался Лоуа, ведь дело идет о жизни и смерти ближних ваших. Рука дающего да не оскудеет: вспомните, немалые суммы жертвовали и царю, и Временному правительству.
Цари брали, да давали, негромко произнес настоятель. Председатель не сдержался, вспыхнул:
Да, давали! И цари, и князья, и помещики Им легко было жертвовать на церковь добро, награбленное у народа.
Суесловие все Чужие деньги считать не разбогатеть, промолвил Евлогий.
Неприятное дело, а приходится.
В этот момент тонко звякнул невидимый колокольчик и все посмотрели на дверь. Вошел давешний мальчик-келейник, отвесил поясной поклон, произнес:
Там солдат пришел, спрашивает председателя ревкома.
Извините. Лоуа выбрался из-за стола, вышел на галерею.
За дверью ждал вестовой; гимнастерка на его плечах потемнела от пота. Он шагнул навстречу:
Товарищ предревкома, прислан с донесением от вашего заместителя, товарища Зайченко
Подожди. Лоуа оглянулся. Проходивший по галерее монах замедлил шаги, но председатель так зыркнул на него, что тот моментально исчез.
Вестовой тихо продолжал:
Банда из «Армии возрождения» захватила на побережье ближнее село. Телефонная связь прервана.
Откуда известно?
Крестьянин прискакал. Говорит, видел ихний разъезд в пяти верстах от города.
От Зотова известия есть?
Пока нет.
Председатель задумался. В городе после ухода зотовского отряда едва ли наберется с полсотни бойцов
Гони в ревком, сказал он вестовому, передай Зайченко, пусть разъезжаются по окрестным селам, сзывают крестьян из «Киараза». Место сбора у красноармейских казарм. У арсенала усилить охранение. Сам возьмешь в городе мою лошадь и возвратишься сюда. Да в монастырь не въезжай, жди у ворот.
Красноармеец сбежал вниз и скрылся за углом собора.
Согнав с лица тревогу, Лоуа прошел в приемную. После галереи здесь показалось душно: сгустившийся запах лампадного масла, шедший от иконостаса, перекрыл запахи смирны и лаванды. Что-то долго и монотонно продолжал говорить Гольцов.
«Как же так? думал Лоуа. Лишь позавчера разведка выследила банду Фостикова далеко в горах, Зотов выступил туда с отрядом, а банда тем временем оказывается на побережье, минуя наши дозоры? О предстоящей операции знало лишь несколько членов ревкома. Загадка, что и говорить».
Лоуа поднял голову и встретил взгляд Евлогия. Что за черт! под усами отца казначея ему почудилась усмешка. Неужели что-то знает? Но монах отвел глаза и, обращаясь к Гольцову, сказал:
Мы будем совершать богослужения во здравие голодных
Председатель прервал его:
Как вижу, дело не подвинулось. Предположим, монастырь не располагает денежными средствами. Но молиться ведь можно и перед иконами без золотых риз, служить можно без драгоценной утвари. Святые отцы, в храме, по сторонам алтаря, стоят два серебряных паникадила по 200 фунтов каждое. На деньги, вырученные от продажи паникадил, можно купить десять тысяч пудов хлеба. А им можно прокормить до нового урожая две тысячи человек. Ясно?
Но ожидаемого эффекта не получилось. Настоятель хотел было что-то сказать, но смешался и взглянул на казначея. А тот в наступившей тишине направился к стоявшему в углу ореховому секретеру:
Вот, извольте ознакомиться.
Перед посетителями лежало, отпечатанное на гектографе, послание патриарха Тихона. Нужные строки были предусмотрительно отчеркнуты карандашом. Они гласили: «Мы не можем одобрить изъятие из храмов, хотя бы и через добровольные пожертвования, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство, мирянам отлучением от нее, священнослужителям низвержением из сана»