На дворе вдруг хрипло и отрывисто залаял Касторка. Так он лаял всегда на чужих. Павка перестал копать и прислушался. Кто-то тихонько царапался у калитки.
Туши фонарь, шепнула Варя Анне, и Анна дунула на фонарь. Наступила полная темнота. Варя тихо вышла. Павка слышал прерывистое дыхание Анны. Он понял, что женщины затеяли что-то опасное, за что здорово может попасть от японцев. Со двора послышался Варин голос.
Кто там? спрашивала она.
Тяжело больной к профессору, сказал кто-то за калиткой.
Профессор в госпитале, дрогнувшим голосом ответила Варя.
У больного оспа, больной волнуется, ответили за калиткой.
Входите, сказала Варя и стала отпирать калитку.
Павку вдруг осенило, что «у больного оспа» это условный пароль! Совсем как в «Сюркуфе, грозе морей». Когда Сюркуф приходил к своим друзьям, он всегда говорил: «Море волнуется». И перед этим паролем растворялись все двери.
Варя прикрикнула на Касторку, и он затих. Она тихо поговорила с кем-то, потом снова слегка скрипнула калитка, на улице послышались тихие, удаляющиеся шаги.
Варя вошла в сарай.
Зажигай, Анна, сказала она.
Анна зажгла фонарь. В руках у Вари Павка увидел какой-то сверток и большой черный револьвер.
Господи! А он сам не выстрелит? тихо ахнула Анна.
Он сам никогда не стреляет, пояснил Павка, удивляясь ее безграмотности. Где же видано, чтобы револьвер сам стал стрелять?
Неглубокая ямка была готова. Варя стала укладывать в ямку сумки, пакет, револьвер.
Зарывать? спросил Павка.
Зарывай, сказала Варя.
Павка накидал землю, затоптал яму ногами.
Никому, Павка, не проговорись, слышишь? сказала Варя.
Что я, дурак, что ли? обиделся Павка. Гроб-могила, три креста.
Это было самою страшною клятвою амурских пиратов.
Павка сам не знал, что бывает с нарушившим страшную пиратскую клятву. Но уж что-нибудь наверное случится, пахнущее могилой и гробом.
Павка оставил женщин на дворе и вернулся в подвал. Он лег и долго не мог заснуть.
У больного оспа. Больной волнуется, пробормотал он. Рядом с ним совершаются такие непонятные вещи!
Наконец он заснул и во сне увидел Сюркуфа. Сюркуф был одет в свой обычный костюм в красный камзол с кинжалом у пояса, но как две капли воды был похож на Косорота.
Ну, капитан, сказал он Павке, прикажи полный ход вперед.
И Павка увидел, что он стоит на мостике большого стального корабля. Корабль плывет по бурному морю, море пенится и брызжет на палубу, а Павка командует:
Полный вперед!
Все Павку слушаются, матросы прибегают за приказаниями. На горизонте показываются неприятельские корабли.
Павка приказывает:
Открыть огонь! и вдруг видит Глашку.
Она поднимается по трапу на мостик, смотрит бесстыжими глазами и говорит:
Мне скучно. И я хочу итти в матросы.
А Косорот-Сюркуф смеется и говорит:
Возьми ее, Павка, в матросы. Не обижай ее. Она хоть и отчаянная, а все же девчонка.
И пропадает вдруг Косорот, и нет больше корабля, и стоит Глашка против Павки в густом лесу. По лесу ходит Митрошин медведь, а у Глашки лицо грустное и бледное, совсем как тогда, у хозяйки; под одним глазом синяк, под другим другой, на глазах слезы, и хотя Павка терпеть не может слез, вдруг ему становится жалко Глашку. Она всхлипывает, а он берет ее за руку и говорит так, как на самом деле никогда не говорил с Глашкой:
Ну, полно тебе реветь. Ну, успокойся. Ну, больно тебе, да? Обидно, да?
И больно и обидно, отвечает Глашка и вдруг, припав к Павке на грудь, отчаянно плачет.
И Павка не знает, что же ему с нею делать, и гладит ее по вздрагивающей спине, по дрожащим косичкам и все говорит:
Ну, полно тебе, Глашка. Полно!
Глаша поняла наконец, что это нищие, которые стоят у церкви и выпрашивают подаяние. И как ловко они приспосабливаются к своим ролям! Мальчишка так перебирает костылями, будто всю жизнь ходил на костылях, Катерина, словно настоящего ребенка, убаюкивает свою деревянную куклу, и «старик» весь согнулся в три погибели,
кряхтит, стонет, как будто ужасные болезни сидят в нем и грызут его тщедушное тело.
Иди, Глаша, чай пить, позвала Мальвина, и Глаша подошла к столу. Все сидевшие за столом уставились на Глашу. Мальвина придвинула к Глаше жестяную кружку с горячим чаем, кусок сахару и ломоть хлеба.
Ешь, сказала она.
Мальвина нравилась Глаше. Решительная, с резкими движениями, с грубым голосом. Уж эта-то себя в обиду не даст!
Глаша прихлебывала горячий чай и старалась не обращать внимания на нищих. Вдруг старуха зашамкала:
А что, Глашенька, не поможешь ли слепенькому найти дорогу? Заплутает он, собьется с пути, в яму упадет, показала она на «старика». А ты и поддержишь.
Мальвина подтолкнула Глашу локтем: соглашайся.
Глаше стало смешно: этакий здоровый детина валяет дурака и притворяется слепеньким. Нацепил себе кудлатую бороду, чтобы казаться стариком! «Ну зачем я его поведу?»
Напоим, накормим, спать будешь вместе с Мальвиной, продолжала противным ласковым голосом старуха.
Ладно, сказала Глаша. Я это могу.
Переоденься! сказала старуха.
Зачем?
Лучше будет.
Через несколько минут Глаша шла по улице. Вместо бушлатика на ней были надеты какие-то грязные лохмотья. На плечо тяжело опирался вздыхающий, хромающий ненастоящий слепец. Глаша смотрела во все глаза, не увидит ли Павку.