Вот какое дело, значит, товарищи, и помолчав, продолжал: Пётр Кузьмич Новиков, это, стало быть, я, в гражданскую войну колотил Деникина в хвост и гриву. В тридцатом году первый записался в колхоз, помните, люди добрые?
Помним... ответили ему.
А теперь вот они, Кузьмич показал на офицера с толстяком, хотят из меня своего холуя сделать!
Я предупреждаю! выкрикнул толстяк.
Прикуси-ка язык, иуда! Дождёшься ты своего часа, вздёрнут тебя на осине!
Переводчик торопливо забормотал что-то офицеру по-немецки. Тот мгновенно выхватил из кобуры пистолет и выстрелил несколько раз подряд.
Кузьмич вздрогнул, схватился руками за грудь и рухнул на крыльцо. Колхозники попятились, ошеломлённые такой расправой. Сёмка спрятался за чью-то спину. Когда пришёл в себя, узнал, что стоит за Петькиным отцом.
Офицер злобным взглядом обвёл толпу, ткнул дымящимся ещё пистолетом в сторону Куликова:
Ви!
Я? отставил назад деревяшку Егор Васильевич. Нет!
Не надо раздражать господина офицера, подходите сюда, поспешил вмешаться толстяк.
Куликов окинул взглядом односельчан. Все молчали. Тогда он опустил голову и тяжело заковылял к крыльцу.
«Значит, согласен?» ужаснулся Сёмка и со всех ног кинулся к Петьке...
ПОДВОДЧИК
Ушёл бы ты куда-нибудь, Гоша. Спрятался бы? уговаривала Петькина мать. В лес бы подался. Без тебя потихоньку проживём, соседи при надобности помогут.
Не ной, ради бога, сердился Егор Васильевич. Рано меня хороните.
Тять, в погреб спрячься, а мы скажем, что тебя нету, посоветовал Петька.
Цыц! Не твоего ума дело! прикрикнул отец.
Петька проплакал всю ночь. Ему было больно и стыдно, что отец согласился стать старостой. Наутро он явился к Сёмке чуть свет и сказал, что готов идти «хоть на фронт, хоть тайну раскрывать...»
Сёмка здорово обрадовался и предложил отправиться сегодня же. У него уже был запас сухарей, печёной картошки и соли. Петька сбегал домой за наганом. Выждав, когда Сёмкина мать куда-то отлучилась, друзья выскользнули на улицу. Дома Сёмка оставил записку: «Мама, не волнуйся, я скоро вернусь».
За околицей вздохнули свободно: теперь никто домой не вернёт. Сёмка радовался. Петька вздыхал: его начали грызть сомнения. Не лучше ли было остаться дома? Отец ещё, может, передумает, уйдёт в лес, там, говорят, партизаны... А мать вот узнает, что Петька убежал из дому, и вдруг ей хуже сделается? Или вдруг их задержат немцы? Вот тогда и будет тайна! И тут Петьке показалось, что впереди гудят машины: немцы едут. Потянул Сёмку в сторону.
Ты чего? удивился Сёмка.
Вдруг это фашисты? шёпотом сказал Петька. Пойдём лучше стороной.
Не осмелился признаться, что потянуло его домой.
Да нет! бодро возразил Сёмка. Фашисты здесь редко ездят, я знаю.
На самом деле, наблюдая с чердака, он заметил, что немцы редко ездят по большаку. Наверно, где-то лучше дорога есть. Но Петька заупрямился. Остановились на дороге и стали пререкаться. Петька уже решил заявить, что уйдёт обратно, как-нибудь без тайны проживёт. Но в это время впереди, на просёлочной дороге, которая выползала из дубняка и тянулась к большаку, показалась подвода. Ребята увидели на ней мужика. Тот был в пальто и в мохнатой шапке, полулежал в коробе, наполненном наполовину соломой. Подвода выехала на большак и взяла курс на Озёрки. Сёмка подтолкнул Петьку и бросился догонять её. Петька постоял в раздумье, не зная, на что решиться: то ли бежать за другом, то ли повернуть назад? Сёмка оглянулся, махнул призывно рукой. Петька бросился нагонять, загадав про себя: если не возьмёт их дядька с собой, вернётся домой. Догнали, пошли рядом с подводой. Дядька с любопытством поглядел на нечаянных попутчиков:
Куда, хлопцы, путь держите?
В Озёрки, бойко ответил Сёмка. Тётя там живёт. Подвезите, дяденька?
Петьке не понравилось, что Сёмка соврал, но промолчал. Дядька ещё раз окинул ребят пытливым взглядом: на братьев не похожи, один белобрысый, а другой чернявый, усмехнулся, придержал лошадь и пригласил:
Что ж, садитесь.
Сели. Сёмка с левого, Петька с правого бока.
Чья в Озёрках тётя живёт?
Моя, не растерялся Сёмка. А это Петька, мой друг. У него отца фашисты забрали.
Петька снова возмутился, но приятель подмигнул: молчи, так надо. Для полной убедительности украдкой показал кулак.
Вы, дяденька, тоже в Озёрки едете?
Нет.
Куда же?
Много будешь знать, скоро состаришься.
Подводчик то и дело подгонял карего меринка, и тот трусил бойко. Поднялся холодный ветер. Пролетал редкий снежок. Сёмка поднял воротник своего пальтишка. Петька покрепче запахнул телогрейку. Подводчик взглянул на хмурого Петьку, нахлобучил ему шапку на глаза, улыбнулся:
Ничего, цел будет твой отец!
Чтоб не дать Петьке проболтаться, Сёмка вставил:
Он к партизанам удерёт.
К партизанам, усмехнулся подводчик. Ты что ж, говоришь такое и не боишься?
Сёмка похолодел: неужели немецкий холуй? Отодвинулся, готовый в любую минуту выпрыгнуть, а сам сказал:
Я же вижу вы не такой!
На лбу не написано, какой, строго возразил подводчик и надолго замолчал.
Петька вздохнул. Сидел бы сейчас дома на печке, и всё было бы хорошо. А тут трясись на подводе, дрожи от холода. И дядька какой-то загадочный: то шутит, то сердится. И Сёмка хорош врёт напропалую.