Жди, отпустят. Тихон рукавом рубашки вытер кровь с лица. Помнишь, я тебе обращение к молодежи читал?.. Алумов его сюда переправил
И Тихон рассказал, что было в кабинете начальника контрразведки.
Смотри-ка ты! Предлагали правой рукой Алумова стать
и отказался?
Издеваешься, дядя Иван? вышел из себя Тихон. Думаешь, я к вам, большевикам, только по молодости, по глупости тянулся?..
Иван Алексеевич ничего не успел сказать вызвали на допрос. Вернулся с разбитыми губами, разорванной на груди рубахой. Хоть и жалко было Тихону его, но не утерпел:
Сам-то что язык не придержал? Других горазд учить
А дела у них, видать, паршивые, с кряхтеньем уселся на пол Резов. Сурепов и меня Алумову в заместители сватал. Своих иуд не хватает, так среди нас ищут. Этот офицерик еще гоношится, а полковник битый волк, облаву за версту чует
Иван Алексеевич подложил под голову свернутый пиджак, улегся рядом с Коркиным.
Удивляло Тихона настроение Резова. Перед мятежом все ворчал, а теперь, когда город взяли мятежники, будто успокоился. Стал прежним, уверенным в себе, в большевистской правде, которая все равно верх возьмет.
Задремал Тихон. И снилось ему, как зеленым полем идут они с Сережкой Колпиным к белому городу на горизонте. И вроде уже не чистое поле это, а выгнутая поверхность того самого простреленного глобуса, который Тихон видел в кабинете начальника контрразведки. А там, где только что стоял белый город, зияет черная дыра
Испытание
Из класса напротив всех увели.
Куда? вырвалось у Тихона.
На набережную, с барышнями гулять, угрюмо бросил Степан Коркин.
Может, в тюрьму? гадал Тихон.
Будут эти собаки на нас харчи переводить. Скорее бы, а то только душу тянут
Не сразу эти слова дошли до Тихона. А когда понял, о чем говорит механик, от страха спина как заледенела.
Прислушался, не раздадутся ли залпы во дворе гимназии. Но выстрелы по-прежнему вразнобой щелкали у Которосли. Над прямоугольной башней ткацкой фабрики все так же полоскался в ясном небе красный флаг.
И, глядя на него, Иван Алексеевич гордо произнес, будто бы и не расслышав, что сказал Коркин:
Вот он наш! Молодцы ткачи!..
Через час их согнали во двор гимназии, построили. Повели мимо Гостиного Двора, через Театральную площадь. По святцам никакого праздника нет, а над Казанским монастырем неумолчно трезвонят колокола.
Здесь колонну обступили крикливые базарные торговки, старухи в салопах. То мелко крестились, то грозили кулаками, сыпали проклятия. Норовя попасть в глаза, самые ретивые бросали в арестованных песком.
На Семеновской площади мимо колонны пронесся грузовой автомобиль, в кузове увешанные оружием офицеры. Лица злые, решительные, в глазах ненависть. Вывернув на Ильинскую улицу, умчались в сторону Демидовского лицея, откуда доносилась пулеметная стрельба, ухали артиллерийские разрывы.
Крутым Семеновским спуском колонну арестованных подвели к деревянному причалу. К нему только что приткнулся пароходик «Пчелка», на котором горожане переправлялись на другую сторону Волги.
Уж не в Заволжье ли нас?
Нет, что-то они другое задумали, ответил Тихону Резов.
Молчать! рявкнул конвоир в чиновничьей фуражке; как палкой, замахнулся винтовкой.
Офицер с подвешенной на черной косынке рукой пересчитал их, приказал заходить на «Пчелку».
Чего с ними канителимся, господин поручик! обратился к нему конвоир в чиновничьей фуражке. Привязать каждому на шею по булыжнику и в Волгу.
Всему свое время, равнодушно сказал офицер.
Следом за Резовым Тихона спихнули в трюм.
Заклокотал двигатель, «Пчелка» отвалила от причала, развернулась. Не прошло и трех минут, как двигатель смолк, точно подавился. Пароходик закачался на одном месте, обо что-то глухо ударился бортом.
Выходи! Выходи быстро! закричали сверху.
Арестованные поднялись на палубу. «Пчелка» причалила к дровяной барже, стоявшей на двух якорях напротив Волжской башни. На дне баржи лежали и сидели на березовых сырых кругляках люди.
С парохода сбросили длинный деревянный трап. Тихон пригляделся к худенькому матросу, крепившему на кнехте чалку. Где он его видел? Матрос поднял острое лицо и Тихон узнал паренька-красногвардейца, с которым в октябре прошлого года прятались в зимнем саду губернаторского особняка.
Последняя группа арестованных сошла с парохода, когда с баржи на него перепрыгнул мужчина в кургузом пиджачке.
Господа! Господа! Я не большевик, я работал в акцизе!..
Конвоир в чиновничьей фуражке вскинул винтовку и, зажмурив глаза, выстрелил. Но пуля угодила точно
человек, который не был большевиком, взмахнул руками и кулем свалился в воду
Офицер, с рукой на перевязи, забрался на капитанский мостик:
Господа-товарищи! Я вам не препятствую, вы можете провозгласить здесь, на барже, любое равенство и братство. Но завтра, послезавтра, после послезавтра мы будем проверять вас по счету. И вас должно быть ровно двести семьдесят четыре, не важно живых или мертвых!..
Офицер был какой-то чудной дергался, то и дело почесывался, строил гримасы. Потом достал из нагрудного карманчика стеклянную трубочку. Понюхал из нее сначала одной ноздрей, потом другой. С минуту стоял молча, блаженно щурясь.