Давай ещё разок, Дубровкина. Ну же! Господи, да что же это, а? За что в мою смену такое наказание?! Ну же, девка, пробуй ещё, пробуй! Задохнётся же! Понимаешь? Эй, ты чего?! Дубровкина! Не смей закрывать глаза! Смотри на меня! Перепуганный голос бился в уши, отражался о выкрашенные белой краской стены и возвращался назад, тормоша угасающее сознание и не давая провалиться в темноту.
Но мне почти нет до него дела. Я так устала Нет сил больше бороться, нет сил совладать с непослушным телом. Из соседней палаты донесся женский вымученный стон и сразу же крик ребенка. Маринка молодец, отстрелялась.
Грохочет решетка металлической двери санитарка спешит к Маринке. Сквозь волны боли слышу плач ребенка и причитания санитарки.
Господи! Господи! Всецарица милостивая! Как же так, а? Как же так..
Теперь санитарка у меня. Тормошит, заставляет открыть глаза, щупает живот, давит. И ругается. Зло, отчаянно, перемежая крепкие слова с молитвами.
Мир вокруг угасает, остаётся только ее голос в океане боли, где меня топит много часов подряд, и я тоже хочу взмолиться "Господи, ну прекрати уже мои страдания, сжалься надо мною, грешницей".
Последняя судорога и, наконец, покой. Боль прошла, слезы облегчения рекой, в голове туман. И тишина Неестественная тишина. Неживая Словно я одна
С трудом открываю глаза.
Санитарка, белая, как стена, возле которой она бессильно сидит, молча утирает слезы.
Тёть Люд.. Язык не слушается, во рту сухо. Кто у меня? Сын? Дочь? Дочь должна бытьПокажите..
Санитарочка шумно втягивает воздух, машет рукой, прячет лицо и рушит мой мир до основания.
Никого у тебя, Дубровкина. Не задышала..
После слов пожилой санитарки я сама не могу сделать вдох и только моргаю в спину теть Люды, единственного свидетеля моей беды и моих напрасных страданий.
Все зря Все пустое Все Все Все.
Перед гаснущим взглядом появляется решетка теть Люда закрывает дверь. Неловко, полубоком, чтобы я не видела металлический таз в ее руках. И я не вижу, но точно знаю, что она от меня прячет.
Тошнит. Трясет. Выворачивает от боли. Не физической, нет. От внутреннего безнадежного воя в груди.
Темно.
Бесконечно долго темно и холодно.
Пусто.
Пусто внутри тела, пусто в голове, пусто в казенной белой комнате.
Мыслей почти нет, одни обрывки отчаяния и неверия. Так не должно быть! Единственное светлое, что поддерживало меня в эти долгие месяцы не могло уйти.
Это ошибка. Да, точно ошибка! Как я сразу не поняла? Пожилая санитарка просто напутала! Она же не врач, что она может понимать в этом? А я мать, и я чувствую она ошиблась. Пустота, наполненная сумасшедшей надеждой, вдруг, оказывается не пустой, а тишина не тихой.
Я слышу звук капель из неплотно прикрученного рукомойника. Слышу ночные звуки с улицы. Где-то далеко хлопает дверь, скрипят колеса каталки, это уже рядом, в коридоре. Несколько минут просто лежу, прислушиваюсь, пытаюсь сложить звуки в единую картину, узнать что происходит.
Ничего не понимаю, зато слышу, как начинает плакать ребенок, и в груди печет от отчаянного мяукающего рыдания.
Маленькая моя Девочка родная Куда же тебя спрятали? Зачем забрали от меня? Морщусь от кусачей боли, но сажусь, а потом и сползаю босыми ногами на холодный плиточный пол.
Каждый шаг пытка. Я жалкая развалина, трясущаяся и держащаяся за стены. По ощущениям я почти мертва, но ребенок плачет, и жалобный зов одинокого человечка меня воскрешает и толкает вперёд.
Шаг. Ещё шаг. Решетка обжигает бездушным холодом пальцы, но я не замечаю этого. Главное открыто. Санитарка пренебрегла всеми строгими тюремными инструкциями и не заперла дверь.
Выхожу из палаты. Противно моргает дальняя лампа, коридор плохо просматривается, но я вижу удаляющуюся спину санитарки. Она толкает перед собой каталку, на ней лежит что-то накрытое простыней.
Холодно. Сквозняк кусает босые ноги, ступни леденеют. Но я упорно иду на крик ребенка. Решетка соседней палаты полностью распахнута, словно ждёт меня. Приглашает скорее зайти.
И я захожу.
Не смотрю по сторонам, не вижу ничего, кроме небольшого высокого столика на котором под лампой обиженно надрывается моя крошка.
Девочка моя.. Щемящая нежность заливает болящее сердце, заполняет пустоту теплом, согревает
и толкает к ребенку. Иди ко мне, родная..
Без страха беру плотно спеленутый белый кулёк на руки, сажусь на кушетку, подогнув под себя одну ногу, и прижимаю малышку к себе.
Она успокаивается и прикрывает глазки, но двигает губами ищет грудь.
Материнское умиление захлестывает до макушки, в груди тяжелеет. Проголодалась моя девочка. Ничего Сейчас Мама рядом. Стягиваю с плеча лямку безразмерной сорочки, устраиваю дочь у груди удобнее и прикрываю глаза. В голове крутится колыбельная, и я начинаю негромко напевать.
Дубровкина?!
Нехотя открываю глаза и смотрю на растерянную санитарку.
Она взволнована. Хмурится, трёт лицо руками, нервно дёргает головой, а потом спрашивает:
Ты чего здесь, Настась?
О как! Строгий медработник помнит мое имя. А в родах все по фамилии звала.
Кормлю. Поясняю очевидное женщине и с любовью касаюсь крохотной щечки. Потом, внезапно, смутно вспоминаю роды и строго спрашиваю: Вы зачем меня обманули, теть Люд? Я же чуть не умерла, когда вы сказали не задышала.