Растирая себе шею, она пересиливает панику. Облака расступаются, и сначала снизу видится дым семь его струй, тянущихся вверх, а под ним крыши, кое-где заостренные, кое-где плоские. Видение и вера не сходятся вместе, и это роковым образом сказывается на равновесии Соголон. Дома, лачуги, таверны, мосты, святилища всё это тесно жмется друг к другу, как в любом районе Фасиси, и всё парит в воздухе. Двери смыкаются с дорожками, которые смыкаются с дверями, которые смыкаются с дорожками, а вдоль них всюду движение.
Опрометчивый шаг обходится ей дорого. Теперь внизу только небо. Она падает и перестает падать. Запястье ей обхватывает чья-то крепкая рука и тянет вверх. Кеме.
«Не буду с тобой разгуливать по задним дворам» чьи слова? Не твои ли? Да еще сказаны так самоуверенно. Зачем же ты увязываешься за мной?
Ты это собирался мне показать?
Я вижу, ты всё не уймешься со своей чушью.
Что за место такое?
Ты всё хмурилась, будто чуяла у меня на языке что-то гнилостное. Я и подумал: «Неужто она решила, что у меня на уме обойтись с ней дурно?» Ты действительно так считала?
Вовсе нет.
Ты лучше лги при свете дня.
Здесь живут дети богов?
Нет. Кеме возобновляет свою ходьбу. А вот дети Го вполне.
Соголон не просит объяснений, полагая, что лучше ему сейчас не досаждать: всё же она действительно перед ним слегка виновата. В ту ночь он действительно не давал ей причин усомниться в своих благих намерениях. Как будто мужчинам нужны причины. Но он не как они, он на них не похож, хотя тоже мужчина.
Я что-то не понимаю.
Откуда тебе. Смотри снова не оступись.
Она идет по пятам, ступая след в след, прыжок в прыжок, на цыпочках там, где он на цыпочках. Вскоре они оказываются в центре города ибо чем это еще могло быть, как не городом? Ничто в Фасиси и близко не похоже на эти крыши и стены, и в Миту и Конгоре тоже. Стены из белой глины, но темные ночью, сплошь в узорах, царапках и картинках сцен войны, охоты, плавания, совокуплений, танцев, и всё это в ночи светится медно-красным, как железо в кузне. Рисунки тянутся мимо окон первого и второго этажей к небу; из той же глины и плоские крыши. Дома здесь всех форм, какие только заблагорассудятся; одни растут вширь, другие ввысь, некоторые напоминают устремленные в небо иглы, есть и изогнутые, а иные округлые, похожие на яйцо или женскую грудь.
И всё-таки, что ты имеешь в виду?
Кеме останавливается у какого-то входа, откуда доносятся веселый шум и смех. Таверна.
Го. Дети Го. Ты про Го слышала?
Нет такого названия.
Значит, не слышала.
Почему, слышала. Я просто в том смысле, что оно нигде не на слуху. Ну разве что матери рассказывают в сказках малышам.
И матерей таких тоже не встретишь.
Ты будешь мне рассказывать или нет?
Кеме смеется и качает головой.
Здешние люди произошли от народа Го, пришли сюда десять колен назад. А покидая Го, они забрали с собой всё, даже глину, даже дерево и камень для постройки своих домов. Но всё из Го, будь то дерево, камень, металл или грязь, ведет себя так же, как Го, и легенда эта правдива. Хотя даже не легенда. Всё, что из Го и от Го, всплывает, едва садится солнце, а с восходом опускается.
Ты хочешь сказать, что весь город всплывает в воздух после того, как садится солнце?
Это именно то, что я сейчас сказал.
Не верю.
Но вот он город, парящий в воздухе, веришь ты тому или нет.
Он поворачивается и входит в таверну.
Кеме! встречают его восторженные голоса.
Соголон собирается войти следом, но не может оторваться от того, что находится перед ней. Казалось бы, всё выглядит как обычно, но это если не смотреть вниз, а на краю деревянной или каменной дорожки есть зазор, отделяющий одну от другой. Что, если кто-то туда невзначай провалится? Или, может, люди из Го освоили
еще и летание? Вот они снуют в своих повседневных делах и при этом ничем не отличаются от любых других в Фасиси. А ведь это таверна. Что может случиться с пьяным, который плохо держится на ногах?
Мимо проходят трое, увлеченные спором о том, как между девушками можно заметить и распознать богатую. Соголон провожает их взглядом, пока те не скрываются слева за стеной, испещренной светящимися красными узорами. Ее подмывает к ним прикоснуться, узнать, жжется или нет. Район вокруг большой, дома теснятся один над другим, во многих из них зазывно горит свет значит, люди там спокойно занимаются своими делами. Соголон входит внутрь.
На каждом углу трепещут факелы. Под их неверным светом хохочет, шумит, ругается народ; мотаются пьяные головы, требуя еще вина или пива, а кто-то бойкий взывает:
Ну и сама подходи обнаженная!
И что же ты думаешь делать со мной обнаженной, задохлик? смеется разбитная деваха-виночерпий.
Ты, главное, подходи! кричит ей в ответ беспечный выпивоха. Подходи, и я выпью тебя до донца, как это вот пиво!
Как же ты меня испьешь, когда в тебе из-за выпитого уж днища не видать? бойко отвечает деваха под всеобщий гогот.
Под взрывы смеха Соголон ищет Кеме и находит его по голосу, громкому, как крик, нисходящий до выдоха. Здесь всё немного странное, как во сне. Слышно звучание коры и уда , но тех, кто играет, не видно. Тусклого освещения вполне достаточно, чтобы всех разглядеть, но на лицах словно мягкий лиловый грим, скрывающий очертания. Все полулежат на расстеленных по полу коврах, припав к валикам и подушкам. Кеме сидит и радушно хлопает лежащего рядом льва, который в ответ неохотно рыкает и приподнимает лапищу, будто собираясь смести приставалу с ног. Кеме смеется лишь громче, остальные ему вторят. Спиной к Соголон в обнимку с длинным посохом сидит старик худющий, все ребра можно пересчитать. Рядом развалился немолодой семикрыл; без своей мотни на голове он блестит лысиной. Бок о бок с ним сидит кто-то в доспехах, похожих на те, что у Кеме. А рядом дама в длинном платье с золотыми полосками; ткань такая тонкая, что сквозь золото просвечивает тело. Мимо Соголон к ним протискивается какая-то молодая, видная; Соголон принимает ее за служанку, но она смело, как ровня усаживается рядом со стариком.