Какую цену?
А ты разве не знаешь? Вот гляди
Воронин вынул из кармана несколько аккуратно сложенных листовок, развернул их, разгладил ладонью.
Берегу как зеницу ока, каждому патрулю эти листки показываю. Подойду к немцу, ткну в твое, стало быть, изображение и поясняю на пальцах, что вот, мол, за этого вражину хочу три коровы получить от великого рейха. Иной фриц, конечно, не сразу сообразит, что к чему, а когда дойдет до него, залепечет «гут, гут» и пропускает без всяких: иди, мол, мужик, ищи ворога, фюрер награды не пожалеет
Ну-ка, ну-ка, что там
Взяв листовку, Козаров прочитал ее, посмотрел на свое изображение, засмеялся:
Три коровы, пятнадцать гектаров земли, пять тысяч марок Есть смысл донести, Петрович. Сразу помещиком станешь
Ты не шути, Николай Васильевич. Дело серьезный оборот принимает. Восемь новых гарнизонов фашисты ставят в районе, по всем дорогам идут каратели. Ты бы поосторожнее теперь, борода твоя рыжая не поможет
Принес Козарову такую же листовку и Владимир Леонтьевич Минковский. В Гвоздно, в землянку, он прошел потайной, только ему известной тропой, подал условный сигнал часовому. Была ночь. Но Николай Васильевич еще не спал. Он обрабатывал разведданные, переданные Ворониным. На столе, сколоченном из толстых плах, горела семилинейная лампа. Монотонно постукивали ходики. Всю переднюю стенку занимала карта СССР, красной жирной полосой обозначена была на ней линия фронта. На верхних нарах кто-то тихо похрапывал. Пахло еловыми ветками, землей, керосином от коптящей лампы.
А вы уже и обжиться успели? сказал Минковский, осматриваясь. Домовито, домовито!.. Даже часы тикают
Развязав мешок, он выложил из него крупные буханки хлеба, вареные яйца, целую охапку зеленого лука, десятка два подвяленных лещей.
Угощайтесь вот Поработали
вы неплохо.
Балуешь ты нас, Владимир Леонтьевич.
Пока возможность есть, все меры принимаю, муку в тайник прячу. Только вот тревожно на душе что-то
А в чем дело?
Слух идет достоверный: немец леса прочесывать хочет
Поднялись с нар отдыхавшие партизаны, поздоровались с мельником, наполнили землянку разноголосым говором, нахваливая, стали грызть завяленную по-домашнему рыбу, хрустели молодым, сочным луком. Подменили часового, дали и ему широченного леща, отрезали ломоть мягкого хлеба.
Очистив на столе уголок, Козаров в это время сочинял текст для листовки. Провожая Минковского, он отдал ему исписанный тетрадный лист, пояснил:
Пусть Нина размножит. Немецкой пропаганде надо противопоставить нашу, партизанскую пропаганду
Дня через два в деревнях и селах, на станциях, на видных местах в Пулове забелели отпечатанные на машинке и написанные от руки листовки. Кое-где они был наклеены поверх фашистских приказов и распоряжений, и полицаи сначала не обратили на них внимания. А когда заметили, пришлось с яростью соскабливать вместе с партизанскими и свои, фашистские листовки. Днем приклеивали немцы, а ночью их текст закрывало уже партизанское воззвание. Полицаи с ног сбились, подкарауливая виновных, но так никого и не поймали. Листовки появлялись всюду, появлялись ежедневно. Староста деревни Загорье Тимофей Кузьмин, по кличке «Юка», принес в комендатуру партизанскую листовку на своей спине. Помощник коменданта обер-ефрейтор Ганс, здоровый детина, игравший по утрам на зарядке двухпудовой гирей, так саданул Юку в скулу, что тот выплюнул два зуба.
Партизанские листовки, размноженные Ниной Минковской, звали народ на борьбу. Были листовки и совсем короткие, по нескольку строк. Узнав о том, что три полицая из Сорокиной Горы, выслуживаясь перед немцами, убили скрывавшихся в бане пленных красноармейцев, партизаны расклеили «молнию»: «Дрожите, предатели! Вас ждет смерть! Приговор будет приведен в исполнение!»
И как ни осторожничали полицаи, прочитав листовку, кара их настигла. Петя Екимов, Богданов Леонид, Михаил Васильевич Моськин, Александр Уралов, Хрюкин Иван схватили предателей в Залахтовье, куда они пришли на гулянье, и расстреляли их. Нина Минковская, найдя в дупле письменное подтверждение этому, выпустила новую «молнию»: «Предатели уничтожены. Такая участь ждет каждого фашистского холуя».
Оперативно и четко работала подпольная «типография» на мельнице. Нина и Геннадий Минковские, получая данные от Козарова и Екимова, готовили ночами листовки, отвозили их «под камень» между хутором Гладково и деревней Новая Зубовщина. Потом листовки подхватывали другие люди, несли их дальше. Из листовок народ черпал все новости, узнавал о сводках Советского Информбюро, о зверствах оккупантов.
А свирепствовали фашисты по всей округе, страхом и пытками пытались согнуть людей. В деревне Дубок каратели заперли в сарае и сожгли заживо колхозницу Евстафьеву и трех ее маленьких дочерей Таню, Веру и Любу. Когда женщина кричала и рвала на себе волосы, прося отпустить хотя бы детей, полицай оттолкнул ее штыком, грязно выругался:
У тебя муж, стервоза, в Красной Армии! Таких мы всех под гребло!
Как-то вечером, когда группа Козарова, вернувшись с задания, собиралась ужинать, с поста наблюдения просигналили: к деревне Заклинье двигается пеший отряд карателей в тридцать человек: «Сожгут деревню», подумал Козаров. Он уже слышал от Воронина, от Минковских, от Татьяны Николаевой и других связных и разведчиков, что в Заклинье полицаи поймали советского парашютиста, сломавшего ногу. За укрывательство парашютистов немцы применяли самую суровую кару сжигали деревню, уничтожали поголовно ее жителей. Зная и учитывая все это, Козаров немедленно скомандовал: