Ещё Константин рассказывает ему об Анне. Он никому, никому и никогда ещё не рассказывал столько об Анне. Но Катасах этот чужой и даже чуждый всему привычному окружению Константина человек он добр к нему, он с таким участием хочет помочь, с таким неподдельным сочувствием пытается унять его боль, и слушает так внимательно, что Константину даже не приходится подбирать слова: они идут прямо изнутри неостановимым потоком.
Константин рассказывает о том, что они с Анной всегда были вместе. О том, как ему теперь не хватает её. О том, какая она замечательная. И умная. И красивая. И храбрая.
Катасах понимающе кивает:
Твоя minundhanem она через многое прошла, чтобы найти меня и привести к тебе.
Константин не знает этого слова. Из объяснений Катасаха выходит, что это что-то вроде «родственников». Смешно, что теперь между ними нет даже этого родства.
Катасах качает головой:
Ты услышал не то, что я хотел сказать, молодой mal. Сейчас твоя собственная боль заслоняет от тебя чужую. Но потом ты поймёшь.
Константин не уверен, случится ли для него это «потом». Он понимает: все старания Катасаха даруют ему лишь немного времени, но не чудесное исцеление.
Он плохо помнит, что происходит в тот день, когда целитель велит ему собрать солдат для сопровождения и отправиться вглубь острова.
Кажется, боль в этот день особенно сильна. Кажется, никакие мази больше не даруют облегчения, а действия отваров хватает максимум на час, и ещё на час, и ещё до тех пор, пока печальный и хмурый Катасах не говорит: довольно, больше нельзя.
Кажется, он говорит что-то о связи с островом. О том, что может создать нить, по которой к Константину протянется исцеление, живой сок острова, который сможет вновь наполнить жизнью его иссыхающие вены.
Константин уже не знает, верит ли он этому шансу.
Нет в мире ценности большей, чем жизнь, будет говорить ему Катасах по пути сквозь древний лес священный лес, в котором даже дышится иначе.
Дорога будет долгой, и даже та её часть, которую они проделают верхом, бесконечно вымотает Константина. Оставшийся путь он будет идти, опираясь на плечи Катасаха.
Нет в мире цели достойнее, чем эту жизнь оберегать, чем сражаться за неё, будет говорить целитель, бережно поднимая Константина на руки, когда он уже совсем не сможет идти, когда не сможет даже прошептать «спасибо» в ответ. Ты только потерпи, ты только не прекращай бороться.
У зелья в чаше почти не будет вкуса.
В тебе есть пламя, молодой mal, скажет Катасах, протягивая ему кинжал. Негасимое пламя, что может объять гибельным пожаром целый лес. А может стать жизнью, теплом и светом для тех, кто тебе дорог.
Боли от порезанной ладони не будет тоже её уже так много, что тело больше не способно вместить в себя ещё.
Тебе есть ради кого жить, будет говорить Катасах, когда чёрная кровь оросит огромный камень. И есть кому жить ради тебя. Помни об этом как о самом главном, как о единственном, что имеет значение.
Константин слышит его словно сквозь толщу воды, и слова блекнут, проходят мимо сознания, когда он чувствует . Чувствует, как по его венам струится сила. Как от боли не остаётся и
следа.
А потом начинается хаос. С неба начинают сыпаться горящие камни, убивая и разбрасывая сопровождающих солдат. И приходит чудовище.
Катасах называет его Винбарром, Верховным Королём, Наивысочайшим. Катасах не защищается. Не защищается, но защищает его чужака, renaigse. Защищает от этого страшного человека. Человека ли?..
Не показывай страха. Всё скоро закончится. Распорядись мудро тем, что останется тебе, молодой mal, это последнее, что он слышит от Катасаха, прежде чем огромный полыхающий валун разбивает целителю грудь, крошит рёбра, оставляя лишь жуткую воронку из горелой плоти там, где ещё минуту назад билось живое сердце.
Потом говорит Винбарр. Кажется, он что-то пытается объяснить, а может просто ведёт безумные беседы с самим собой Константин слышит слишком мало знакомых слов языка Тир-Фради, а от слабости и ужаса они и вовсе сливаются для него в хриплое воронье карканье. Но одно он понимает точно: этот монстр намерен его убить. Живьём погрести под грудой камней, которые уже кружатся в воздухе, подобно листьям, повинуясь небрежным движениям рук Верховного Короля.
Потом всё скручивается в один клубок боли и ужаса, из которого его вырывает только голос, такой знакомый, такой родной, такой близкий:
Константин! Очнись! Очнись же, пожалуйста, умоляю, очнись! Слушай меня, слушай, не закрывай глаза!
Она нашла его, она пришла за ним! А у него нет сил даже ответить ей. Он приходит в себя лишь во дворце. И с ошеломляющим восторгом понимает: боли действительно больше нет. Правда, есть что-то иное. Что-то шепчущее прямо в его голове как шепчет ветер в верхушках исполинских деревьев. Что-то щекочущее промеж рёбер как высокая трава щекочет брюхо рысящего по ней вайлега. Что-то журчащее в венах как журчит, переливается и сверкает на солнце стремительный горный ручей. Что-то ревущее огнём в его сердце как кипит и рокочет раскалённая лава в жерле вулкана.