Он мечтал построить новый мир правильный, справедливый здесь, на Тир-Фради. Мир вдали от насквозь прогнившего старого света, от выгребной ямы его лжи и интриг. Но эта грязь достала их и здесь. А значит, нужно расстаться с юношескими мечтами построить что-то новое прежде, чем будет уничтожено старое. Теперь у него есть возможность всё исправить. Возможность учесть прежние ошибки, довести дело до конца. Теперь он построит мир только для них двоих. Построит пусть даже в самом сердце выжженного пепелища, если это станет хоть какой-то гарантией того, что никто больше не посмеет их тронуть, никто не помешает им быть счастливыми вместе.
Константин знает, что нужно делать.
Часть его связей с островом потеряна, но это ничего: он восстановит их снова, он сделает больше, лучше. Следующие несколько дней он аккуратно вытягивает сверкающие нити, стремящиеся к центру острова со всех его концов. Он расплетает потоки энергий, тянет на себя, лентами наматывает на собственные пальцы куда осторожнее и осмотрительнее, чем делал раньше. Он тянется к каждой травинке, к каждому древесному листу, он тянется к дуновению ветра, к ряби на морской воде, к случайному мотыльку, бьющемуся на свет горящих в окне свечей. Он тянется к птице, выклёвывающей мелкую рыбёшку из оставленной на просушку сети. Он тянется к любопытному молодому вайлегу, привлечённому запахом жарящегося на чьём-то костре мяса. Он слушает сотнями ушей, он смотрит сотнями глаз.
Тир-Фради не слишком-то поменялся за минувшее время. Между островитянами и колонистами установилось шаткое перемирие. С десяток жрецов вызывались добровольцами и отплыли на материк для изучения и излечения малихора.
Трон наместника Новой Серены вновь вернулся в руки леди Моранж.
По-прежнему полыхают костры Ордена Света. Хикмет по-прежнему скрытничает и выгораживает своих учёных.
Да, почти ничего не изменилось. Кроме одного: Константин не видит Анну. Её нигде нет. Ему нужно больше глаз, чтобы найти её. Больше сил. Больше связей.
У него нет при себе оружия: ни шпаги, ни даже того проклятого кинжала. Нет брони с потайными ножнами за поясом. Хоть сапоги со штанами оставили и на том спасибо. Константина это не стесняет: в его распоряжении сейчас есть гораздо большее, нежели простая сталь. Но для ритуала приходится воспользоваться острым камнем. Ничего, ничего, ничего, скоро он получит всё, что ему нужно. Всё, чего пожелает.
Острая грань режет ладонь, кровь устремляется к земле.
Теперь уже не призрачные ленты теперь уже яростный поток силы рвётся ему навстречу, вколачивается в грудь, врывается неумолимым морским прибоем. До опьянения, до боли, до восторга восхитительное чувство. И это лишь начало.
«Как ты смеешь?!»
Константин вздрагивает, ошарашенно оглядывается по сторонам. Этот голос он помнит этот кошмарный голос. Помнит парящие камни, складывающие над ним живым, ещё живым! погребальный курган. Помнит огромные чёрные перья, помнит сковавший его животный ужас
На открытой поляне Креагвена никого нет. Лишь он сам. Только он.
«Можешь не трястись от страха, подлый червь. Тебе некуда бежать. Я здесь. Уже давно здесь».
Константин ошалело трясёт головой, со всё нарастающей паникой понимая: он слышит этот голос не ушами. И даже не тысячей ушей острова. Он слышит его прямо у себя в голове .
«Смотри не обделайся, самозванец. Делить тело с грязным псом renaigse и без того отвратно».
Винбарр, медленно произносит Константин, совладав с голосом. Так вот почему Вот почему.
«Глядите-ка, у отродья чужаков, оказывается, есть хоть крупица мозгов!».
Ты у меня в голове? Зачем?
«У тебя нет права задавать вопросы, выродок мёртвой земли. Как смеешь ты вновь тянуть свои вымаранные в чужой крови руки к сердцу Тысячеликого бога ? Как смеешь вновь посягать на жизнь Тир-Фради, уже один раз вырванную из тебя вместе с твоим чёрным сердцем?!»
А ты теперь что-то вроде голоса моей совести? от дикой абсурдности происходящего хочется смеяться, хочется хохотать, как ненормальный.
В ответ на это Константин получает до того цветистое и живописательное пожелание лечь под бешеного ульга в период гона, а лучше сразу под целую стаю, что даже невольно жалеет, что ему совершенно негде это записать: пожалуй, даже Курт уважительно присвистнул бы от такого красочного оборота.
Если ещё жив.
Из твоего ответа я рискну предположить, что тебе не слишком-то приятно моё общество, Константин с рассеянным удивлением
смотрит на окровавленный камень, который зачем-то всё ещё сжимает в руке. И раз так: даю всецелое дозволение от него освободиться.
«Я поспешил, предположив наличие хоть капли разума в тебе, меч, не знавший заточки, презрительно цедит Винбарр. Я бы с превеликой радостью оставил тебя гнить. Потому что как только я уйду ты сдохнешь обратно. Ты жив лишь благодаря мне».
Какая очаровательная ирония для того, кто едва меня не убил, не находишь?
Отголоски беззвучной ярости скрежещут вдоль позвоночника ржавым клинком тупым и зазубренным, не способным причинить вред.
Винбарр больше ничего не говорит. Не говорит до тех самых пор, пока Константин не добирается до Каменных Холмов бывшего святилища Верховного Короля. Прекрасно подходящего места, чтобы протянуть следующую связь с островом.