Разумеется, я передавал им все сведения, которые удавалось добыть. Зачастую это было не бог весть что, но я делал все что мог.
В то время то есть осенью 1940 года я довольно часто виделся со своим шурином, который занимался поставкой сухофруктов в Антверпен. Его предприятие было реквизировано вместе со всеми складами. Два- три раза в неделю он должен был доставлять грузовик сухофруктов на антверпенский аэродром, который, разумеется, был оккупирован частями люфтваффе. Однажды я попросил его доверить грузовик мне. Доставив груз, я пошел в столовую и затеял разговор с немцами. Я спросил у них: «А куда вы денете эти сухофрукты?» Мне ответили: «Это для Англии, Как так? Да, мы готовимся к вторжению. Когда оно начнется, наши пилоты будут почти все время находиться в воздухе и не смогут здесь обедать, им будут выдавать сухофрукты». Я передал этот разговор Рауху.
В другой раз все там же, в Антверпене, я заметил в небе английский самолет. Помнится, погода была великолепная. Самолет пролетел над
заводом «Дженерал моторс» и, сбросив несколько бомб, скрылся. Одна бомба попала в мастерские по изготовлению кузовов для автомобилей: загорелись склады краски; за несколько минут весь завод охватило гигантское пламя. В тот же день я был свидетелем демонстрации на главной площади Антверпена: женщины шли, неся впереди черный флаг. Я спросил, что означает это черное знамя; мне ответили, что с незапамятных времен это символ голода и что женщины протестуют против отправки в Германию запасов картофеля. Я вернулся в Брюссель после полудня и рассказал оба эпизода Рауху и Аламо. Они как раз готовились к передаче, так что могли включить в нее мои сведения. Затем мы пообедали, поговорили. Около полуночи стали слушать передачи московского радио на заграницу, как это часто делали. В этот вечер было два диктора, мужчина и женщина, которые по очереди передавали новости. Я уже не помню, женщина ли рассказала историю с английским самолетом, а мужчина говорил о демонстрации, или наоборот; во всяком случае, я был потрясен! Я посмотрел на Аламо и Рауха. Они были смущены. Затем Аламо встал, выключил радио и сказал мне чрезвычайно угрожающим тоном: «Если ты когда-нибудь проговоришься, тебе крышка!»
На следующий день я отправился к Рауху и потребовал объяснений. Он ответил: «Послушай, я действительно работаю на «Интеллидженс сервис» и слежу за этими русскими. Будь осторожен: мы оба рискуем головой! Эти ребята намного опаснее немцев!»
Это, конечно, происходило до нападения немцев на Россию; германо-советский пакт был все еще в силе.
Декабрь 1965 года. Прибыв в Брюссель в одиннадцать часов вечера, я решил попытать счастья, несмотря на поздний час: лучше уж сразу узнать, зря ли я проделал весь этот путь. К телефону подошла сама Маргарет Барча; она согласилась принять меня. Я стал опрашивать, какой у нее распорядок дня, но она перебила меня: «А почему бы не поговорить сейчас? Я всегда ложусь очень поздно, или слишком рано, если хотите». В эту ночь я слушал ее до четырех часов утра.
В 1940 году Маргарет было двадцать восемь лет. Высокая, белокурая, стройная, подчеркнуто экстравагантно одетая, она привлекала всеобщее внимание, в том числе со стороны гестапо. Ее прекрасные глаза выдержали испытание временем и тяжелыми болезнями, которые обрушились на нее. Маргарет говорит быстро, с заметным брюссельским акцентом.
«Мой первый муж Эрнест Барча был на семнадцать лет старше меня. Мы жили в Чехословакии я тоже оттуда родом. В 1932 году родился мой сын Рене мне тогда только что исполнилось двадцать лет. У нас была очень легкая, очень приятная жизнь. Моя семья разбогатела на экспорте хмеля. Короче, я была дочерью миллионера, а затем стала женой миллионера, и мне казалось, ничто не может изменить эту жизнь. Но после мюнхенских соглашений и аннексии Судетов Германией мы вынуждены были уехать в Прагу. Через год, накануне вступления гитлеровских войск, мы покинули Прагу и перебрались в Бельгию. Забыла вам сказать, что мы евреи.
В Брюсселе наша семья поселилась на проспекте Беко, 106. Мы с мужем занимали квартиру на седьмом этаже, а родители жили на шестом. Конечно, жили совсем по-другому, и нашим главным развлечением стала игра в бридж с соседом по лестничной клетке, очень милым бельгийским чиновником.
15 марта 1940 года мой муж, поиграв в карты, как обычно, лег спать и ночью умер. Полтора месяца спустя Бельгия была оккупирована. Начались воздушные тревоги, и нам приходилось спускаться в подвал. Там я познакомилась с жильцом с пятого этажа. Это был уругвайский студент по имени Винсент Сьерра. Он был не особенно красив: ниже меня ростом, белокурый, с большими толстыми губами. Но очень услужливый, предупредительный Молодой человек море обаяния! При этом великолепно одет; кроме того, у него было много денег, и он умел их тратить, что нечасто встречается. Короче говоря, это была любовь с первого взгляда, настолько сильная, что я отказалась бежать во Францию вместе с родителями.
Мы поселились в великолепной квартире на проспекте Слежер. В ней было двадцать семь комнат, семь из них спальни. Одну из комнат мы превратили в спортивный зал, и каждое утро после гимнастики к нам на дом приходил массажист. У нас был также загородный дом. Снова началась красивая жизнь. Почти каждый вечер мы куда-нибудь непременно ходили, много танцевали. Винсент был замечательным танцором: мы вдвоем выиграли немало конкурсов. Мне особенно запомнился сочельник с 40-го на 41-й год: мы провели ночь в казино Намюра, и это было поистине чудесно.