бы уже невозможна Теряя нить интриги, Директор тем не менее передает именно тот ответ, которого ждал Панвиц; «Для нас Треппер предатель. Партия не должна давать ему и куска хлеба». После этого Директор выжидает. И скоро, по полученным новым радиограммам, начинает понимать, что непоследовательность не слишком заботила криминальрата: самым главным для него было сохранить связь с Москвой; он рассчитывал, что совершенно особый, чрезвычайно «искренний» характер, который он надеялся придать этой связи, сможет рассеять подозрения Центра. Директор, полагавший, что ему придется вести очень тонкую игру с противником, видит, как тот буквально бросается в его раскрытые объятия: все хорошо, что хорошо кончается.
Но это не касается Большого шефа. Потому что крутой поворот, совершенный Панвицем, даже если он объясняется скорым разгромом немцев и желанием криминальрата спасти свою шкуру, не решает многих прежних загадок. К тому же Треппер усложняет свое положение, предложив похитить зондеркоманду, когда она будет покидать Париж! С какой целью? Чтобы уничтожить досье, свидетелей? Этого нельзя допустить. На вопрос Кента, должен ли он дожидаться в Париже предстоящего вступления союзников, Директор только что ответил буквально следующее: «Отступайте вместе с вашими немецкими друзьями. Не покидайте людей, с которыми у нас такие хорошие отношения и которые предоставляют вам ценные сведения. Они смогут быть очень полезны нам в будущем». Не хватало еще, чтобы Треппер захватил эту хитрую команду и в конце концов оказался вынужден передать ее в руки французских властей! Директор не дает «зеленый свет». Панвиц и Кент должны иметь возможность продолжать работу до окончания войны. Кроме того, они слишком много знают, чтобы им позволили умереть от случайной или слишком точно направленной пули.
Держу пари, что Директор со сладострастным нетерпением ожидал в Москве прибытия Треппера, затем Кента, Панвица и Венцеля. Все они оказались в его руках. Наконец-то он доберется до сути дела
Десять лет понадобилось для того, чтобы ФКП подтвердила, при каких обстоятельствах было передано Жюльетте донесение, написанное на трех языках? Десять лет, чтобы убедиться в том, что побег был настоящим? Десять лет, чтобы признать: Большой шеф был проницателен, когда все казалось запутанным, оставался несгибаемым, несмотря на упорное непонимание со стороны начальства, смелым перед лицом опасностей, изобретательным в стане врагов? Расследования Центра, однако, не отличались медлительностью, свойственной процедуре по причислению к лику святых Большой шеф вылетел в Москву через шесть месяцев после освобождения Парижа. Этого времени недостаточно для того, чтобы решить все загадки «Красной капеллы», но его должно было хватить Директору для проверки во Франции основных утверждений Треппера. Когда Большой шеф появился на Знаменке, ему предстояло ответить еще на многие вопросы, но в его непоколебимой преданности уже нельзя было сомневаться. И не случайно Директор задал ему знаменательный вопрос: «Каковы ваши планы на будущее?» Значит, у Треппера еще было будущее в Центре. Но в вопросе прозвучало предупреждение: о прошлом говорить не следует ни под каким видом! Ответ Большого шефа решил его судьбу. Треппер вовсе не собирался прикрывать целомудренной вуалью молчания события последних четырех лет, он возвращался, пылая от возмущения, с бранью на устах, преисполненный решимости свести счеты. Этим он обрекал себя на Лубянку. Потому что Директор не мог допустить, чтобы по Москве ходил озлобленный человек, который повсюду стал бы разглагольствовать о том, что трижды безрезультатно предупреждал Сталина о неизбежности нападения немцев, а затем в течение нескольких лет исправлял ошибки Центра. Зорге также оказался бы на Лубянке, если бы японцы не повесили его, и он вернулся бы в Москву в таком же расположении духа, как Треппер.
Десять лет, чтобы утихомирить Большого шефа и преподать ему урок смирения? Неужели на подобные «уроки» требуется столько времени? Его отправили на Лубянку именно с этой целью, но оставили там надолго по другим причинам. На Треппера, как на человека, выброшенного за борт, стали обрушиваться все новые и новые удары волн.
Первая волна его коллеги, руководители разведывательных сетей, и агенты, вернувшиеся в Москву после пяти лет работы за границей. Директор не узнал их. Ему их «подменили». В течение пяти лет войны им, предоставленным самим себе, пришлось изобретать новые приемы работы, которых требовала непредсказуемая ситуация; ими руководили события, а не Центр. Разбросанные по странам Европы с разведывательными целями, в борьбе с фашизмом они обрели нечто вроде статуса гражданства в этих странах;
смогли предъявить, тщательно изучив его пятилетнюю деятельность во главе «Красной капеллы», состоял в том, что он начал Большую игру без предварительного разрешения Директора. И тогда Большой шеф вспомнил, о чем его предупреждал Гиринг:
«Вас все равно будут считать предателем. Они скажут, что в начале вы же не знали, удастся ли вам их предупредить, и обвинят вас в том, что вы сотрудничали с нами, лишь бы спасти свою жизнь». Действительно, он не знал, сумеет ли предупредить Центр. Но разве лучше было ничего не делать, наблюдать сложа руки за тем, как все рушится? Он резко отвечает своим судьям: «Я фактически находился в горящем доме, а вы упрекаете меня в том, что я стал действовать как пожарник!» Но он прекрасно знает, что любой протест бессмыслен. Сталинская «тройка» подтверждает пророчество шефа зондеркоманды: пятнадцать лет тюрьмы.