Калакау подал кагуне свою тыкву. Кагуна тряхнул тыквой, послушал звон монет и спрятал тыкву под плащ.
Иди домой, Укеке, а я помолюсь о твоем прощении
Молча добрались Руссель, Калакау и Укеке до деревни.
Только у серого камня, где дорога в деревню шла прямо, а дорога в канацкое селение сворачивала направо, старый Калакау
нарушил молчание.
Наш кагуна сильный и злой кагуна. Тебе трудно было бороться с ним. Ты был бел, как цветок мирта, и смерть смотрела тебе в глаза. Но ты сильнее его, Каука Лукини. Ты добрый кагуна.
Руссель крепко пожал руки старику и его сыну, пришпорил коня и, перейдя на галоп, въехал в деревню.
Он остановился возле конторы.
Не зайдете ли к нам? окликнул Русселя из окна Гесслер.
С удовольствием, ответил врач и, соскочив с коня, прошел в контору.
Контора, или, как ее называли на американский лад, «оффис», большой, выкрашенный серой масляной краской барак, стоящий на главной улице напротив сахарного завода, была не только конторой плантации и почтой, но одновременно и своеобразным деревенским клубом.
Целый день из окон оффиса слышатся стук счетов, похожий на частую ружейную пальбу, телефонные звонки и гул голосов, в синее небо тянутся сизые струи табачного дыма.
Люди идут в контору за делом и без дела: чтобы узнать новости и поболтать о высокой политике, послушать анекдот и просто посидеть и провести время.
Постоянный шум в отгороженном для посетителей углу совершенно не мешает бухгалтеру мистеру Смиту, углубившемуся в конторские книги и арифметические выкладки. Впрочем, бухгалтер сам, когда нет работы, укладывает ноги на письменный стол и охотно принимает участие в дебатах.
В конторе по обыкновению шел спор. Бухгалтер и механик нападали на Гесслера, который позволил себе высказать какое-то не особенно лестное для американцев суждение об их порядках.
Откуда, доктор? спросил Гесслер, когда все обменялись рукопожатиями.
От кагуны.
Что вы там делали?
Присутствовал при знаменитом «замаливании до смерти».
Преступная практика этих шарлатанов-кагун, раздраженно сказал бухгалтер, в конце концов приведет к тому, что канаки вымрут.
А мне кажется, да и вы это прекрасно знаете, что вовсе не от этого вымирают канаки, ответил Руссель.
A-а, махнул рукой Смит, опять скажете: «колониальная политика», «эксплуатация»
Вы совершенно правы: эксплуатация и колониальная политика Америки вот истинные причины гибели целого народа.
Мы вступили с канаками в деловые отношения. За все, что мы берем, мы платим.
Да, за сандаловые леса вы расплатились грошовой дрянью: оловянными зеркальцами, жестяными серьгами, стеклянными бусами; за отнятую у канаков землю вы тоже заплатили. Сколько вы платили, по десять центов за акр, кажется? Так что же тогда называется грабежом, скажите, пожалуйста?
Смит сосредоточенно дымил сигарой.
Он становится просто невыносим, сказал бухгалтер, когда Руссель ушел. А вы заметили, дорогой Гесслер, что наши рабочие испортились? Китайцы жалуются, что им мало платят, японцы устроили самую настоящую забастовку видите ли, надсмотрщик съездил одному из них по физиономии Разве это бывало на нашей плантации когда-нибудь раньше?
Что вы хотите этим сказать?
А то, что все это влияние вашего доктора. Вот что.
Гесслер пожал плечами.
Доктор гуманно относится к рабочим и честно выполняет свои служебные обязанности.
Он воображает, что здесь не плантация, а санаторий. Мой приятель Блейк рассказывал, как он намучился с одним таким гуманистом, Стивенсоном, когда тот был нашим консулом на Уполо.
Каким Стивенсоном?
Писателем, Робертом Льюисом Стивенсоном, который написал «Остров сокровищ». Стивенсон тоже
задумал гуманничать с самоанцами, защищать их от иностранных «угнетателей». И знаете, чем это кончилось? Шесть лет тому назад самоанцы подняли восстание. Конечно, восстание этих дикарей было подавлено, но Блейку вся эта история доставила немало неприятностей.
Поздним вечером, когда бледная луна уже начала свой обычный путь по темно-синему небу среди четких силуэтов пальм, к Русселю пришел Гесслер и тяжело опустился в шезлонг напротив доктора.
Сигару?
Спасибо.
Облако душистого дыма окутало веранду.
Я пришел к вам, чтобы поговорить с полной откровенностью, какую допускают наши отношения, сказал Гесслер.
Я даже предпочитаю, чтобы вы были откровенны до неприличия, ответил ему Руссель.
Гесслер сделал несколько глубоких затяжек и начал говорить.
Вы первый доктор за все время моего пребывания на плантациях, к которому обращаются за помощью китайцы. До вас никому еще не удавалось стать своим человеком в их замкнутом мире. Вас уважают канаки. Они готовы для вас на все. У вас много друзей. Но Гесслер отвел глаза в сторону и замолчал.
Что же вы замолчали? Впрочем, я все понимаю сам, сказал Руссель, и продолжу вашу речь. Итак, вы остановились на слове «но». За этим «но» скрывается администрация плантации. Их отношение ко мне я не имею в виду вас, конечно, отнюдь нельзя назвать дружеским. Я здесь то, что по-русски называется белая ворона.
К сожалению, это так, вздохнул Гесслер, И вам будет с каждым днем все труднее и труднее жить среди этой неприязни. Я бы по-дружески посоветовал вам переменить место жительства