Недовольно сморщившись, он не ответил.
Что с тобой, друже, удивился Кулагин. Неприятности?
Пряхин резко отодвинул тарелку.
Такое ощущение, будто предстоит грызть червивое яблоко. Не люблю слизняков. Сегодня надо опять допрашивать Шмакова, а душа не лежит. Не могу перебороть в себе враждебного к нему отношения. Знаю, что так нельзя, но не могу. Аксиома: чтобы понять мотивы поступков человека, надо, оставаясь отстраненным, в то же время сопереживать, найти душевный контакт. И тогда даже тщательно скрываемое становится ясным, вытекающим из свойств его натуры... Какое ж тут может быть сопереживание, если Шмаков совершенно редкостный, особенно для рабочего парня, тип потрясающего эгоцентриста. То, что к нему лично не относится, просто-напросто не существует. Основной довод: «Мне так хотелось», а спроси его, какую продукцию неделю назад производил их цех, не помнит.
Может быть, дурочку валяет?
Нет, не похоже. Впрочем, сегодня постараюсь с ним разобраться. Придется посидеть допоздна. Ты уж извини, нескладно твой отпуск проходит. Я столько наобещал, время идет, но что, поделаешь? Пряхин смущенно развел руками. Человек предполагает... Да, звонила Люся, есть одна идея: что если ты посетишь клинику профессора Шанецкого, посмотришь, как у него поставлено дело? А? Его клинику, знаешь, очень хвалят, и тебе, по-моему, должно быть интересно.
Безусловно, сказал Кулагин. Для меня это намного привлекательнее, чем какая-то рыбалка на таинственном озере Сарыкуль. Но сегодня я бы хотел поприсутствовать на допросе Шмакова. Если можно, конечно.
Конечно, нельзя. Намнут мне шею из-за твоего любопытства, возмущенно сказал Пряхин. И, главное, ничего интересного. По десять раз будем спрашивать об одном и том же, а потом начнем в одиннадцатый.
Пряхин в больших очках был незнакомо строг и официален.
Так вот, Шмаков, сказал он, я пригласил вас, чтобы уточнить кое-что в ваших показаниях. Что-то вы недоговариваете, а это, должен вам сказать, не в вашу пользу. Повторяю: добровольное признание смягчает наказание.
Шмаков согласно мотнул головой.
Хорошо, что осознаете. Еще раз спрашиваю. Почему вы сбежали из поселка? Почему при задержании с вами оказалось ружье, которое вы, судя по всему, только в последний момент не решились применить?
Господи! закричал Шмаков, подбирая кулаком бегущие по щекам слезы. Какое ружье? При чем тут задержание? Вы мне хоть этого не шейте. И не думал я его применять. Только вот... в лес хотел податься, а тут ваши. Случайность!
Хорошо, допустим. Начнем сначала. Вы были в магазине той ночью?
Был.
И унесли оттуда нечто такое, что заставило вас, не заходя домой, бежать в Сартамыш к брату и там это нечто спрятать. Значит, оно имеет большую ценность, иначе вы утром появились бы на заводе; не стали бы сводить с ума мать, исчезнув. Улавливаете ход моих мыслей?
Шмаков кивнул.
Вот и отлично. Тогда должны понять, что я не могу поверить вашему утверждению, будто среди ночи вы заглянули в магазин лишь за бутылкой спиртного. Взяв
ее, оставили на прилавке деньги, а потом ушли, забыв запереть взломанную вами дверь, так?
Не ломал я ее!
Кто же этот столь любезный товарищ, который, телепатически догадавшись о возникшей у вас жажде, предусмотрительно взломал дверь? Не знаете?.. И все же не это главное. Повторяю: если в магазине вы не взяли ничего стоящего, почему сбежали, скрылись? Пряхин сделал паузу, снял очки, прищурился. А может быть, вы нашли золото, Шмаков?
Какое там золото... Шмаков запнулся, не сумев остановить слезы. Сглотнул их; вынул платок, высморкался. Что касаемо магазина, так я всю правду сказал, голимую правду.
Если так, то почему не пришли в милицию и не заявили?
Испугался. Честное слово, испугался. Все-таки в магазин-то я лазил. Пойди докажи потом, что по пустому делу, за бутылкой. Никто же не поверит.
Хорошо, допустим. Ну-ка повторите еще раз, как все было.
Шмаков заерзал на стуле, засопел, прокашлялся.
Разрешите, товарищ подполковник, сигаретку. Трудно привыкшему человеку без курева.
А здесь не курят, холодно произнес Пряхин. Дурная привычка. Как раз будет у вас время от нее избавиться. Воды, если хотите, могу дать.
Шмаков шумно глотнул из стакана, утер губы.
Значит, так. Шел я тогда от Софьи вконец раздосадованный: это что ж получается я к ней всей душой, не последний, можно сказать, парень, а она выкобенивается. Это ж еще Пушкин сказал: «Чем меньше женщину мы любим...»
Не примешивайте Пушкина. Софья это гражданка Актаева?
По-вашему, по-официальному, Актаева. Вы меня, гражданин следователь, не сбивайте, а то я опять что-нибудь забуду по порядку, а вы скажете: путаю... Значит, шел я, злой, конечно, но, если по-честному, ни к какой другой женщине заглядывать не собирался, а направился домой, потому и пролегла моя дорога мимо этого злосчастного магазина.
В котором часу это было?
Где-то в полпятого. Еще было темно... так, не совсем... серело, и поэтому даже с противоположной стороны улицы я четко увидел, что дверь в магазин приоткрыта. Мне и в голову не пришло, что его обворовали. Я и сейчас не понимаю, на что там можно позариться. Вот вы, товарищ подполковник, вдруг спросили о каком-то золоте. Да откуда ему в этой плюгавой забегаловке взяться? Нет, я думаю, что Галка Бекбулатова, продавщица, опять разодралась со своим супружником он частенько из нее выколачивает бубну по пьяному делу. Так вот, я решил, что Галка опять удрала от мужа и пришла досыпать в магазине. А раз так, то продать доброму человеку бутылку, да еще с наценкой, она никогда не откажется. Захожу громко, не таясь, спрашиваю: «Эй, Галка, ты где? Не боись, это я, Валентин. Обслужить меня надо». Никто не отвечает. И тишина-а-а. Мне бы сообразить, но где там, и в голову не ударило, что дело не чисто. Не отвечают не надо. Где у них что стоит, я наизусть помню. Перегнулся через прилавок, взял бутылку коньяка, банку консервов, полбулки хлеба отломил. Кинул десятку и ушел.