Он остановился перед ней, красный, обиженный, но, стараясь выглядеть спокойным, стал втолковывать:
Ты зараз, Сонечка, пойми, я не против твоего Валентина, видать, судьба, что ты с ним. Но в поселке, сама знаешь, кто-то крупную шкоду сделал. Ясно, я ищу, такая моя работа. А Валентин дома не ночевал кого ж спрашивать, как не тебя?
Врачи, юристы и священники требуют полной откровенности в делах весьма интимных. На лице Софьи отразилось мучительное сомнение, стыд и злость. Прикрыв веки и вздохнув, словно решившись ступить в воду, она сказала:
А-а, черт с вами! У меня он был ночью. Что правда, то правда у меня, чего ж теперь скрывать? Заявился где-то после двенадцати я уж второй сон видела; ввалился крепко выпивший, злой, красный такой...
Злой? удивился Бутенко. Почему злой?
Софья передернула плечами.
Не перебивай, а то замолчу, и ничего не узнаешь. Почему злой?.. Потому... Он, когда выпьет, всегда стервенеет ну, словно тормоз какой отпускается. Не перебивай... Пришел... ну... руки стал распускать. Я кочережкой. Помогло, остыл немного. Сел рядом на кровать: давай, говорит, подумаем насчет совместной семейной жизни. Вот тебе от меня подарок и колечко дает.
Интересное кино, присвистнул Бутенко. Кто бы мог подумать. Кольцо хоть красивое?
Софья поднесла к свету руку. Кулагин заставил себя раскрыть слипающиеся глаза. Симпатичное колечко. Определенная ценность и в то же время кое-что от искусства.
А что дальше было? спросил Бутенко.
Софья покрутила головой, словно ей было очень неприятно.
А ты, Леня, не подгоняй, успеешь... Вот, значит, сидел он возле меня я в халатике, одетая, говорили мы так по-хорошему. Сидел, сидел, а потом, то ли вино ему в голову ударило, то ли что другое, принялся опять приставать, и совсем уж по-серьезному. Раз, мол, мы все равно решили пожениться, то и церемониться, дескать, нечего. А ручищи у него, сам знаешь, какие. Плечи припечатал к подушке. Что ж, выходит, раз я без отца, без матери, так можно валить меня, как последнюю? Я в слезы. Он ничего, отстал. Вина стал требовать. Ну где я ему ночью-то возьму? А Валентин, значит, говорит: того нельзя, этого нету, ну тебя совсем, пойду я к Клавке, твоей подружке, она мне завсегда рада, и выпивка у нее найдется. Ну я и завелась. Все выложила: и прошлые его дела, и теперешние. И кочергой его: да всерьез, на полную. Он руки кверху и в дверь. Тут я только про колечко вспомнила. Хотела выкинуть, но пожалела все-таки пусть память останется.
На Бутенко жалко было смотреть лицо его застыло,
скулы закаменели.
В котором часу он ушел? спросил лейтенант, сглатывая слюну.
Приблизительно около четырех. Как раз начало развидняться. И по «Маяку», я помню, пела французская певица... Ну эта... Мирей Матье.
Бутенко долго записывал, с трудом, словно впервые, лепя крупные ровные буквы на белых листах бумаги. Аккуратно сложив бумагу пополам, сунул в планшетку. Защелкнул кнопки и, кивнув Кулагину, поднялся.
Спасибо, Соня... Софья Михайловна. Очень вы нам помогли. А из-за Валентина не переживайте погуляет и вернется. Как всегда. Он улыбнулся беспомощной улыбкой. Такая уж у него натура, без форса не может. И не беспокойтесь, Софья Михайловна: не думаю, чтобы он мог быть замешан в этой истории. Не пугайтесь, что о нем расспрашивал: всех проверяем, необходимость.
Софья подошла, взяла лейтенанта за рукав шинели.
Ты прости меня, Леня. Прости... по старой дружбе. А насчет Валентина... Поступайте по справедливости. Только я думаю, что на воровство он не способен, не та натура.
Уже выходя, Бутенко остановился в дверях и спросил:
Да, а не говорил он, где достал колечко? Нынче ведь сложно. Хотел вот сестренке в честь окончания школы подарить не нашел нигде.
А у Гали Бекбулатовой. Роза Ивановна, завмагша, дала ей два кольца продать малы вроде оказались. Одно Пуховы дочке на свадьбу купили, другое Валентин... Она вздохнула. Для меня.
Бутенко, большой, неуклюжий, пригибаясь под низкой для него притолокой двери, топтался на месте.
Ну, Соня, пошли мы. Ты извини, ежели что обидно получилось так ведь служба. Не сердись. И если вызовут в райотдел, не обижайся надо!
Всю обратную дорогу Бутенко молчал, смотрел вдаль стеклянным, отсутствующим взглядом. На осторожные, прощупывающие вопросы Кулагина не отзывался, и Андрей Емельянович остро позавидовал тому глубокому чувству, которое, несмотря на безответность, испытывает скромный лейтенант милиции к Софье Актаевой, Соне...
Глава пятая
Как, Маша, скоро? спросил он, плотоядно принюхиваясь. Мое время подошло.
Она открыла духовку. Достала, обжигаясь, горячий противень и принялась сбрасывать на блюдо исходящие паром шанежки.
Готово, готово, голодающий. Зови Андрея. Только стол накрой в гостиной.
Ей всегда казалось странным нетерпение мужчин и сына и мужа, когда они хотят есть, их безразличие к обстановке, в которой пища поглощается лишь бы повкуснее да побольше. И воевать с ними по этому поводу бесполезно.
По случаю воскресенья мужчины позволили себе по рюмочке, и Николай Павлович зарозовел, лоб его покрылся легкой испариной. Андрей Емельянович, который не любил вставать рано, молча прихлебывал чай, нехотя, лениво ломал толстыми пальцами румяный пирожок. Есть не хотелось совершенно.