Но почему Волкодав бежал именно сюда? вслух размышлял Шатров. Не пойму...
Я так смекаю, что к нам в уезд он ненадолго. У него здесь старые кореши. И выходит, нам в первую очередь банк беречь надо.
В деревнях снять посты?
Ни в коем случае! У Волкодава в глубинах осталась агентура. Там потребиловки да коммунарские кассы будут привлекать его.
Допрашивая Настю Вострухину, Шатров удивлялся непостоянству ее характера. Торговка то кидалась в слезы, то откровенно кокетничала с заместителем начальника розыска, то замыкалась в себе до того, что из нее нельзя было выжать ни слова.
Вы имеете, конечно, право на эмоции, Настасья Павловна, но прошу вас ближе к делу, сказал ей наконец Георгий.
Так ведь я переживаю, Георгий Иванович.
Переживать будете дома, а здесь нужны конкретные факты. С кем был знаком в городе ваш муж?
Не знаю.
Вспомните, пожалуйста, Настасья Павловна, вспомните.
Настя снова уткнулась в носовой платок. Она уже каялась, что связалась с милицией. Может, все бы обошлось? Ну, побил бы Гришка за неверность. Разве ей впервой терпеть его руку? А тут, на тебе, влезла в петлю. И говорить нельзя, и не говорить тоже.
С шорником Курилиным.
Это тот, что возле заезжего двора живет?
Он самый.
Еще с кем?
С Евстигнеем Васильичем...
Хозяином номеров «Париж»?
Да. А больше не знаю.
Ладно, Настасья Павловна, отдохните. Потом побеседуем с вами еще.
Яков Семенов пришел к шорнику поздно вечером. Тот ужинал с семьей.
Найди бутылку самогона, сказал ему милиционер.
Ты что, какой самогон? удивился Курилин.
Ладно, не прибедняйся, остановил его Семенов. Надо для дела. Для меня устроишь?
Шорник внимательно взглянул на милиционера, отложил в сторону ложку.
Да грех же на душу беру, Яков Фомич! взмолился Курилин.
Бери, у тебя их много.
Ладно, Андрей, неси уж, вмешалась жена шорника, худенькая, вся в бородавках бабенка.
О господи, помоги нам, перекрестился шорник, открывая подпол. Вернувшись с бутылью, спросил: С собой возьмешь али как?
Здесь выпью. Огурцы есть?
Есть, есть, засуетилась жена шорника.
Мне надо с тобой откровенно поговорить, сказал Семенов шорнику, когда его жена ушла на кухню.
О чем?
Узнаешь.
На столе появилась миска с огурцами. После того, как домочадцы удалились в другую комнату, шорник спросил:
Ну, говори, Семенов, чего тебе надо.
Дай закурить самосаду.
Держи.
Так вот, Андрей, многое я тебе прощал. И ворованным, ты приторговывал, и спекуляцией вместе с Настей Вострухиной занимался. Теперь за тобой дело.
Что хочешь?
Уволили меня из милиции...
Вот это номер! присвистнул Курилин. За что же?
Гришку Вострухина упустил. А у Парфена разговор короткий: выметайся!
Дела, протянул шорник.
Хуже некуда. Хочу, Андрей, отомстить Трегубову с твоей помощью.
Это ты серьезно?
Серьезнее некуда.
Шорник вскинул на Семена белесые глаза.
Ладно, приходи ко мне завтра, я сведу тебя с нужным человеком.
Спасибо. Что же ты себе не наливаешь? Давай, теперь одной веревочкой связаны.
Лукерья спустилась вниз, отрывисто бросила Шубину:
Иди, хозяин зовет.
А кто здесь останется?
Я постою. Нужен ты ему.
Капустин сидел за бумагами. Когда Шубин вошел, Евстигней поднял голову, хмуро взглянул на парня.
Поручение тебе. Зайдешь к аптекарю Левинсону, передашь ему вот это письмо.
Он сунул Шубину запечатанный конверт.
Ответ ждать? спросил парень.
Подожди. Впрочем, не надо, сам пришлет.
Глава десятая
В этот вечер Шатров вернулся домой очень поздно: в милиции проходило партийное собрание. Сняв суконную гимнастерку, он сел на старенький диван и задумался. Дело Савичева все более усложнялось. На партийном собрании коммунисты серьезно критиковали сотрудников розыска.
Каждый день промедления удар по нашему авторитету, говорил Боровков. А мы частица Советской власти. Это надо сердцем понять, товарищи. И тут никаких скидок на трудности.
«Может, уйти из милиции? размышлял Шатров, обхватив голову руками. Хуже будет, когда выгонят. Попрошусь на какую-нибудь другую работу. Ну, например, в охрану. Там, по крайней мере, все ясно».
Электрическая лампочка замигала и резко сбавила накал: свет выключали в половине двенадцатого. Шатров зажег тяжелую лампу-десятилинейку. Прикрыв стекло абажуром, взял журнал. Но чтение не шло в голову.
«Поговорю с Боровковым, может, сразу освободит, решил, наконец, Георгий. Во всяком случае это будет честно с моей стороны».
На душе стало легче. Он встал, открыл буфет. На глаза попался кусок зачерствевшего хлеба. Шатров черпнул из ведра кружку воды, густо посыпал горбушку солью, вернулся к столу. В это время в окно громко постучали. Переложив в карман револьвер, он подошел к двери:
Кто?
Я, Георгий Иванович. Шатров узнал голос вахтера школы. Откройте на минуту.
Георгий приоткрыл дверь.
Что надо, Емельяныч?
Барышня тут до вас просится. Говорит, по срочному делу.
Ладно, пропусти.
Через несколько минут в комнату вошла молодая женщина в накинутой на плечи черной паутинке. Она, видимо, бежала, грудь ее высоко вздымалась. Это была артистка варьете из «Парижа» Галина Кузовлева.