Дума такая не у Ермила одного на уме вертелась... Репьев мундир обветшалый одернул, пригладил редкие волосы.
Диспозиция такова, что викторию одержать нету нам никакой возможности. Ретирады ж сам осударь Петр Лексеич претерпел не единожды, кхе...
Гореванов нашел взглядом отца Тихона, он в уголке сутулился зябко.
Что скажешь, отче?
Молю владыку всевышнего и к тебе, атаман, слезно припадаю: да не прольется кровь невинная, напрасная. Уведи от Голгофы избранных тобой. Аз же грешный молиться буду за спасение ваше, покуда жив...
Сам здесь остаться мыслишь?
Достойно ли покинуть в день черный паству свою?..
Стомленный теплом, Порохов спал сидя, к стене привалясь. Топорщилась все еще мокрая от талого снега борода, брови и во сне озабоченно сомкнуты на переносье.
Пущай отоспится, вполголоса сказал Гореванов. Ступайте, есаулы.
Поднялись. Но не уходили. Репьев за всех вопросил:
Пошто свои мысли прячешь? Казаков да солдат увести согласный ли?
На отца Тихона кивнул:
Слыхали? Поп остается, а атаману бежать? Кто уходить намерился, удерживать тех не буду, смертей напрасных сам не хочу.
Не дело говоришь. Овсянников покачал головой.
Ступайте.
Уходили понурой чередой. От двери по полу стлался холодный пар.
Ахмет, извиняй, брат, забыл тебя-то спросить...
Пошто спрашивать? Ты остался Ахмет остался, ты пошел Ахмет пошел.
А тебе чего, отец Тихон?
Поп, на спящего Порохова косясь, зашептал горячо:
Христом-богом прошу, возьми с собою супругу мою... Сбереги агницу кроткую!
А вот ты и будь казакам замест пророка Моисея, вкупе с Репьевым их ведите, и Фрося при тебе. Я ж один. Смерть мне во благо, ибо мертвые срама не имут...
Отец Тихон остановил атамана:
Размысли здраво. Знаю, готов ты на муки за люди своя. Но умерь гордыню, раб божий. Иное мужество надобно днесь
мужество с собою совладать и уйти. Есаулы к уходу зовут не ради жизни твоей дабы дело не умерло...
Благословил троекратно, шубенку на плечи воздел, растворился в холодном тумане дверей, словно в облаке.
Уходим, есаулы. В сторону сибирскую, в леса необжитые Доведите всем жителям: кто силу в себе чает от темна до темна в седле быть, ночевать в сугробе, всяки лишенья терпеть пущай с нами. Табун станичный врагам не оставим, каждый коня запасного возьмет. Обоз нам обуза, в седельные сумы покласть одежу и харч. Оружие чтоб в исправности! Ермил, порохи, свинец раздай людям ружейным, а что останется, в переметны сумы...
Я тута останусь...
Не можно того, Ермил. Сказнят они есаула.
В есаулах я ходил без году неделя, авось до смерти не запорют. Уйти же не можно: пахарь я, не казак. Да и не один теперь: ден с пятнадцать тому повенчал нас поп Тихон со вдовою крестьянскою, а ейные робятенки малы, слабеньки... Останусь я.
Порохов горько усмехнулся:
Хмелен будет тебе медовый месяц. С лаской и таской.
Гореванов нагнулся, вытащил из-под стола седельную суму, Пороховым привезенную.
Возьми, Ермил. Деньга не бог а бережет да милует. Схорони подале, пригодится народу станичному.
А вам?
У нас, брат, сабли дороже золота.
Бабы не выли плакали молча. Мужики, хошь и мороз, шапки поснимали. Отец Тихон напутственную молитву произнес. Супруга его Ефросинья свет Кузьмовна с другими бабами поодаль стояла, и атаман с трудом заставил себя не глядеть в ее сторону. Во второй раз Фросю в бедах оставлял стыд вечный казаку Гореванову...
Ермил Овсянников уходящим поклонился в пояс.
Исполать вам, атаман с есаулами, что роздых нам был, что воли мужик понюхал сладкой. Прощевайте, дай вам бог удачи.
И атаман ему, а потом народу на четыре стороны поклоны отдал:
Не поминайте лихом. Коль живы будем, весть дадим.
Храни тя бог, атаман, отвечали ему. Сыщешь место укромно да пашенно, не забудь!
Впереди Порохов плетью взмахнул, свистнул. Двинулись всадники. Прости-прощай, вольная станица...
Чисто небо, да короток зимний день. За спиною заря еще теплится, а впереди в морозном тумане сумерки уж грядут. И слава богу: дозоры яицкие во тьме миновать бы, исход свой не оказать, хотя б на день отдалить разгром покинутой станицы. В степи мороз, на сердце холод...
Гореванов с вьючным конем в поводу отъехал в сторону, обочь встал. Оглянулся. Ни огонька. Темна станица. Движутся конники чередою молчаливой, ровно на похоронах. Без малого полторы сотни. Казаки, солдаты, мужики. В одежах овчинных, в шапках казачьих, в малахаях. Кой-где бабьи полушалки из козьей шерсти рисковые женки в путь отважились.
Впереди Васька Порохов, ему здешняя округа ведома, вдоль и поперек изъезжена. За Пороховым ведет Репьев солдат да мужиков. Эти к седлу менее привычны, им в середке идти. Позади Ахмет с татарами да башкирами, для обережи, чтоб вороги внезапно сзади не ударили. Дойдут до земель башкирских, тогда Ахмет с Васькой местами поменяются.
Гореванов подозвал Ахмета.
Возьми своих десяток аль сколь пригоже будет. Скачи, друг, наобрат в станицу, вези попа с женою. Вовек себе не прощу, коль замордуют их! А и помилуют, на Башанлык воротят комендант не простит... Гони, Ахмет! Упрется поп силком вези! Ночь без снега быть сулит, по следу нас догонишь.