Как ни медленно было его движение, он все же приблизился к огню. Он ощутил легкую волну тепла и в этот момент некоторые из сидящих у костра вскочили. Один из них что-то пронзительно крикнул, но Саввин или не понял чужих слов или ничего не расслышал. Все так же странно пошатываясь, он продолжал переставлять отмерзшие ноги, зачарованно глядя на блеск и игру пламени.
Он ничего не видел. Он даже не заметил, что тот, кричавший, быстро вскинул к плечу винтовку и вновь ее опустил.
Были уже сумерки, и глаз Саввина с удивительной отчетливостью, несколько в стороне от костра, отметил маленькую вспышку огня, но звука выстрела он уже не расслышал. Не ощутил он и боли. Сразу упав, он остался лежать на снегу со слегка протянутыми руками и немного поджатой правой ногой.
Со стороны казалось, что он собирается встать и вновь идти к своему последнему огню
Серка
1
Потом идет к соседу по койке, к дружку, и хоть знает, что тому суждено умереть, но не может удержаться и в какой раз начнет рассказывать: вот, дескать, нету руки, а какая рука была!
Эка жалость, вздохнет Иван Кожемяка, ведь вот какая рука была А теперь, брат, куда я одноручный пойду? Дома-то у меня трое мальцов, да жена, да бабка на печи осталась Руки у меня, брат, право-слово, золотые были
Дружок лежит и слушает. У него большие серые глаза и крестьянское лицо. И хоть в глазах его боль и сознание, что зря ему в третий раз режут ногу, что не удастся обогнать антонов огонь, а все же поднимает он руку с крепкими пальцами и утешает Кожемяку:
Погоди вздыхать-то, земляк война А как оно закончится, по-другому все пойдет Ты, земляк, не сомневайся. Уж я знаю
Давай Бог! И я так думаю. Не может быть, чтобы зазря мужик голову ложил да без рук-ног оставался
И вот так, от окна к дружку, ходил Иван Кожемяка и все думал о своей руке. А когда унесли дружка на последнюю операцию и уже больше не увидел его Иван, тяжело ему стало сидеть в комнате и он все дни проводил во дворе.
Как-то сидел Иван Кожемяка на крылечке школы, высматривал жаворонков и удивлялся. Скажи пожалуйста, думал Иван, опять прилетели и поют, а у меня нету левой руки. И дружка моего уже нету.
Увидев санитара, хотел было Иван рассказать ему обо всех своих мыслях, но не успел: санитар вытащил бумажку из кармана и спросил:
А имеется тут такой Иван Кожемяка?
Я Иван Кожемяка. Что такое приключилось, товарищ санитар?
Старик-санитар скучно посмотрел на Ивана и равнодушно ответил:
Ты? Ну так иди на врачебную комиссию. Требуют
А чего?
Чего? Чего? передразнил старик. Иди, раз приказываю
Иван Кожемяка усмехнулся:
Ишь ты! Броде бригадира колхозного: приказываю Право-слово, бригадир ты колхозный, а не санитар Ладно уж, пойду закончил Иван Кожемяка и застегнул на крючки старую шинель
2
Вот, брат, лен выше пояса Вот это лен! Выйдешь в поле, а оно цветет, брат, махонькими цветочками, все кругом цветет. Посмотришь, и душа твоя расцветает,
а сверху жаворонка песней рассыпается И вот тоже скажи: жаворонка она совсем маленькая, а силу, брат, имеет большую, заберется и не видно Не видно, говорю тебе, а сверху сыплется и сыплется такое, что и нету слов рассказать
Иван все говорил и говорил о поле и птице. И чем больше говорил, тем больше хотел высказать этому хорошему солдату, хотелось даже спасибо сказать, что сидит и слушает и часто-часто поддакивает и кивает головой.
В коридор вошла сестра милосердия.
Иван Кожемяка
Есть Иван Кожемяка Тут я сам и есть Кожемяка, сестрица
Идите сюда
Иван встал и кивнул солдату:
Ты погоди меня Я, брат, тебе еще не все рассказал
Уже идя за сестрой милосердия, Иван еще раз оглянулся и напомнил:
Так смотри, погоди
Сестра милосердия открыла дверь.
В комнате, куда вошел Иван Кожемяка, сидел госпитальный врач и еще кто-то незнакомый.
Врач взял какую-то бумагу и прочитал, что солдат Иван Кожемяка, 1899 года рождения, колхозник, потерявший левую руку в бою под Сталинградом, признан инвалидом войны. Иван Кожемяка все это слушал внимательно и, как будто одобряя слова врача, кивал головой.
Ну, Иван Кожемяка, согласно решению врачебной комиссии вы подлежите выписке из госпиталя
Выписке?
Ну да Выписке из госпиталя По чистой, Кожемяка, пойдете домой
Иван Кожемяка взял документ и почему-то вспомнил сегодняшнее утро, голубое небо и жаворонка. Потом посмотрел на пустой рукав, шевельнул левым, теперь каким-то очень легким, плечом и вышел
Вернувшись в палату, он уложил свое имущество в старый вещевой мешок, в последний раз посмотрел на койку, где лежал его дружок, и направился в канцелярию. Там ему выдали еще какие-то бумаги, и писарь, пожав ему руку, весело сказал:
Вот, Кожемяка, дойдешь до станции, сядешь в поезд, а там и к бабе приедешь Принимай, скажешь, отвоевался Ну, бывай здоров, Кожемяка
До станции было верст пятьдесят. Так как Иван Кожемяка освобождался по чистой и в нем уже никто не нуждался, то ему приказано было идти пешком. Его это не удивило и не испугало. Получив трехдневный паек белыми сухарями, Иван Кожемяка тронулся в путь.
Чем дальше он шел, тем больше поражался и небу, и жаворонкам, и траве. В одном месте он присел отдохнуть и долго слушал, как свистят суслики. Это ему очень понравилось и он подумал, что вот у них, на тверской земле, нету зверюшки, умеющей так славно высвистывать. Потом он склонил голову в ту сторону, где должен был быть фронт. И ухмыльнулся: