Глава 4. Confiteor deo omnipotent
Пепел сыпался из солнечного колодца на пыльные камни мостовой, на потные конские тела, на обжигающую сталь и горячую плоть. Пепел благоухал розами, азалией и олеандром. Пепел был цвета алых капель, цвета рубиновых брызг, цвета свежей крови на белом льне. Пепел леденил душу воспоминаниями о минувшем. Он падал как забытый снег на монотонные серые лица в толпе, подкрашивая их отблесками угасших пожарищ.
Вереницы глупых, что-то горячо выкрикивающих, раззявленных ртов тянулись вдоль обочины. Рты скалились слюнявыми пастями химер, чернели провалами бездны. Над ними колыхались бельма глаз в пустых провалах бурых черепов. Солнце отскакивало острыми ядрышками лучей от гладких черепных коробок и било в проклятые очи обречённого.
Тяжёлая голова его качнулась помимо собственной воли. Позолоченные листья лавра впились в виски терновым венцом. Из ран брызнула горячая алая руда, тёплыми струйками стекла по подбородку. Пара капель упала на белый лён. Человек поднял руку и отёр ею низ лица, усы и скулы. На раскрытой ладони остался душистый цветочный пепел.
Пальцы безвольно разжались.
Розовые лепестки подхватил и унёс сухой, мертвящий ветер.
Арсино
де Вико моргнул, и видение знойного полудня пропало. Исчезли восторги толпы. Стих горячий ветер, сменившись удушливой жарой под куполом капеллы Маджо́ре. Солнце уже село, и множество восковых свечей горели в золочёных подсвечниках на стенах и вдоль центрального прохода. Большие серебряные курильницы исторгали дымный ладан.
Пышная толпа вельмож, разодетая в шелка, бархат и парчу, занимала всё видимое пространство церкви до самого алтаря. Сотни разгорячённых духотой лиц улыбались кондотьеру: половина натянуто, вторая с завистью. Во всём этом роскошном сборище потеющих павлинов Арсино едва ли мог насчитать хотя бы пару десятков искренних улыбок.
Заиграл орган, его мощный высокий голос наполнил своды капеллы божественными аккордами. Детский хор, облачённый в жемчужно-золотое, запел ангельскими голосами:
Gloria in excelsis deo et in terra
paxhominibusbonaevoluntatis.
Laudamus te. Benedicimus te. Adoramus te.
Glorrflcamus te. Gratias agimus tibi
Кондотьер шагнул на центральную дорожку храма, выложенную чёрно-белым мрамором. Чеканя шаг подкованными сапогами, он прошёл мимо смолкшей публики, держа одну руку на эфесе меча, а вторую на маршальском жезле.
В центре, у бронзового алтаря, украшенного фигурами святых апостолов, де Вико дожидался Папа, облачённый поверх кипенно-белой сутаны в сияющую ризу и тиару . Рядом полукругом застыла четвёрка кардиналов со святыми дарами и причастием в руках.
Его высочество великий герцог Фридрих IX стоял справа от дорожки. Он важно кивнул де Вико большой лысой головой в увесистой короне с россыпью крупных бриллиантов. Его глаза снулой рыбы глядели на всё устало и равнодушно. Тут же за плечом супруга находилась её высочество Изабелла Фларийская. Она махнула веером и потупила взор. Волосы герцогини, выкрашенные по последней истардийской моде в ярко-рыжий цвет, блеснули медью из-под изумрудной вуали платка.
Confiteor deo omnipotent,
beatae Mariae semper Virgini,
beato Michaeli Archangelo,
beato Ioanni Baptistae
Кардинал Франциск положил к ногам Арсино красную бархатную подушечку, и кондотьер опустился на одно колено. Иоанн VI осенил склонённое чело де Вико крестным знаменьем и нагнулся к его уху, задавая вопрос. Кондотьер не расслышал сказанного, но он знал, какого ответа от него ждут. Де Вико открыл рот и его слова упали на мраморный пол неподъёмными базальтовыми глыбами:
О, мой бог, я искренне сожалею о тех людях, которым причинил смерть
Он слышал свой голос, доносящийся будто со стороны. Чужие слова, чужие мысли и голос тоже чужой: сухой, выжженный словно треск огня в тысячах сожжённых им городов.
Искренен ли ты в своём раскаянии, сын мой?
Слова человека в золотом и пурпурном вгрызлись в пульсирующий висок. За его спиной вздрогнули тени страшного суда. Рыкающие бесы рванули плоть несчастных грешников. Протрубили светлые ангелы в развевающихся одеждах. В ужасе затрепетали язычки свечей на восьми тяжёлых подсвечниках, окруживших фигуру мёртвого бога на кресте.
Склонённое чело отяжелело. Пшеничные кудри тянут к земле, как будто и впрямь отлиты из золота. Голова опускается всё ниже и ниже на грудь, желая упасть к ногам, покатиться прямо по концентрическим кругам чёрно-белой мозаики, по меандрам и лилиям.
Прыг.
Прыг.
Я сожалею о тех, чья кровь обагрила мой меч, я сожалею о доблестных мужах и безутешных вдовах, о сиротах и малых детях
К чему, к чему вся эта фальшь? Он давно уже ни о чем не сожалел. Разве что о самом первом грехе. Но это было так давно, что теперь кажется сном. Жутким затянувшимся кошмаром, от которого он никак не может пробудиться.
Всё проходит: жажда жизни, азарт, любовь, счастье, боль и ненависть, всё. Раньше он упивался чужими смертями, но и это прошло. Всё потеряло смысл, всё приелось, размылось, посерело, стекло гнилой сукровицей в зловонную клоаку дней.