Игнасий привычно потянулся к отсвету Яэ-истины внутри себя, но пальцы ухватили пустоту. Так всё и будет, ничего не изменится, пока к обезумевший отец Далассин не вернёт себе рассудок и не наладит связь с вышним миром. Либо пока кто-нибудь другой из посвященных не займёт его место.
Ожидание убивало. Надо было действовать, и действовать немедленно. Довольно он сегодня медлил.
Ола, ты сможешь послать с ветром сообщение для Джассана? Ему может грозить опасность.
Ола замотала головой.
Нет уж. Я не стану отвлекать его по пустякам. Он мне потом это еще полгода вспоминать будет.
Игнасий вздохнул. Похоже, самым разумным сейчас было попытаться догнать Джассана с его группой, все-таки предупредить об опасности и попытаться помочь.
Я должен идти, проговорил Игнасий и повернулся к жрице, можно этому мальчику остаться здесь до утра?
Ола кивнула. Юржин, подошедший было к ним, попятился.
Ты сам говорил, что с тобой будет безопасней, возмутился
он.
Обстоятельства переменились.
Юржин разочарованно скривился, но Игнасию некогда было с ним нянчиться. У него хватало других, более срочных забот. Эта потерпит до утра.
Ты пойдешь к площади? спросила Ола.
Игнасий кивнул.
Тогда возьми это, она протянула ему фонарь, Джассан ушел без него, но он увидит, что там все тихо, и вернется еще до рассвета. Ему пригодится. Передашь? А я и без фонаря целителей дождусь. Пусть только попробуют не прийти ух, я им задам! Их позвали к больному, а они шляются неизвестно где!
За дверью послышался шорох, стук, спорящие голоса. Дверное полотно шевельнулось и приоткрылось, обнажив узкую, с ладонь, ослепительно-яркую щель. Свет медлил, не спеша показываться наружу. Постороннему наблюдателю его поведение показалось бы странным, но в границах башни Искажений многие привычные вещи работали не так, как в прочих местах. Впрочем, посторонних наблюдателей поблизости не было. Даже сова улетела.
Дверь снова толкнули изнутри, она еще немного сдвинулась и застряла. Ей не давало открыться тело, безвольным мешком лежавшее под ней. Внутри ругнулись, навалились, и створка медленно поддалась. Свет, больше не робея, вырвался наружу и безжалостно проявил крыльцо и всё, что на нем было.
Старшая, выдох вырвался из двух ртов с полувсхлипом-полурыданием.
Лицо старухи заливала густая темная кровь, на месте левой глазницы зияло бесформенное черно-багровое месиво. И без того острый нос заострился ещё сильней, тонкие губы раздвинулись в мучительном оскале.
Как они могли! один из вышедших, юнец с ярко-зелеными волосами, рухнул на колени, не замечая, что пятнает одежду. Его бледные щёки пошли уродливыми красными пятнами.
Может, она ещё не совсем мертва! Занесем ее внутрь, она исказится и!
Прости, второй, с волосами, как цыплячий пух, опустился рядом и обнял брата, она уже не оживёт. Мы должны отплатить за ее смерть, и мы отплатим. Осталось только понять, кому.
Стоявший на коленях зарыдал. Глаза второго оставались сухими, но если бы кто-нибудь сейчас увидел его лицо, он бы в ужасе отшатнулся и попытался поскорее скрыться.
Спустя недолгое время рыдание исчерпалось и ушло, оставив от себя бессилие и дрожащие руки. Не встречаясь друг с другом глазами, братья молча затащили тело Старшей внутрь храма. Свет втянулся за ними в закрывающуюся дверь.
Если бы все тот же несуществующий наблюдатель осмелился последовать за ними, то некоторое время спустя он бы увидел, как тело, заботливо уложенное на проросшую из стены скамью, медленно истаяло, растворившись в прохладной белизне. Изменчивый Нанутлишочи вобрал ее в себя. Двое братьев же, низко склонив разноцветные головы, тыкали пальцами в книжонку с пожелтевшими от времени страницами. Бормотали под нос, ругаясь на неразборчивый почерк.
Не то, не то.
Да не спеши ты. Кишками чую: тут должно быть про то, что он спрашивал.
Давай назад, здесь слишком новое.
А это чересчур давно. Листай давай.
Нет, погоди. Тут можно разобрать: «лето сорок девятое от В.Н». Что такое В.Н? А, не важно. «Лето сорок девятое день третий. Небо внезапно затмилось». Затмилось это как?
Потемнело, балбесина.
А. «Небо внезапно затмилось и сделалась ночь среди дня». Ну и каракули. Почему у всех прежних Старших был такой ужасный почерк?
Будто у тебя лучше.
Я-то при чем! Какой вообще смысл вести хронику, если ее невозможно прочитать?
Смотри, это должно быть оно! « оборотившись гигантской чёрной птицею, он безжалостно разил врагов, повергая их наземь и в отчаяние».
Оно, оно! А дальше дальше снова ерунда. «Оз од однако, сам был тяжело ранен, и перед смертью передал фибулу преемнику».
Значит, реликвия, да?
И снова склоненные головы, сталкивающиеся над книгой лбы, шелест тонких хрупких страниц. Сменяющиеся, не похожие один на другой, почерки, но почти каждый нарочито-сложный, или наоборот, небрежный, с еле разделенными буквами.
И правда, реликвия. Смотри, и там и тут каждый раз подчеркнуто, кто стал наследником фибулы. И про птицу во многих местах.
Но сейчас её в храме нет. Точно нет, ведь так? Иначе бы мы знали. А этот не спрашивал бы про птицу.
Угу. Значит, ищем, где и как пропала, нервный хохоток, только и всего.