Но не Лестрейнджи, не сопляк Драко, не дурочка Паркинсон, даже не бестолковый Мальсибер и бесхребетный Эйвери, которых в эту непроглядную тьму сбросили их же отцы. У таких, как они, должно быть будущее, в этом он был полностью солидарен с Люциусом, пусть тот думал лишь о собственной семье. Им не просто задурили мозги их не спрашивали. И Долохов не сомневался, будь у того же Рудольфуса выбор, он, прихватив несопротивляющегося брата, скроется где-нибудь на континенте и даже не заикнётся обо всей этой истории с превосходством чистокровных вот уж кому до политики никогда не было дела. Да и когда бы ему об этом думать?
Вот и теперь он погружён явно не в раздумья о нарастающем противостоянии с орденцами, аврорами и шрамоголовым мальчишкой. Но что за мысли обуревают беспомощно сжавшегося на зелёном покрывале человека, без его позволения узнать Долохов не мог. Он просто ждал, когда тот возьмёт себя в руки или хотя бы вынырнет из так напугавшего его брата состояния. Время шло, а лицо Рудольфуса по-прежнему скрывалось под водопадом волос, однако дышать он стал ровнее и мышцы, пусть и неохотно, но расслаблялись.
Антонин, даже пребывая в глубоком раздумье, подмечал каждое едва заметное изменение, так что, когда на него уставилась пара смертельно уставших глаз, он тут же протянул успокаивающее, а затем и укрепляющее зелья. Руди выпил их, не противясь и не раздумывая в компетентности Долохова он никогда не сомневался. Тот знал, что и как лечить, чтобы не навредить ещё больше колдомедиком он стал бы не хуже, чем бойцом, сложись всё иначе.
А ещё Рудольфус ему доверял. Именно в его обществе всегда мог найти понимание. Антонин относился к тому редкому типу людей, которые умеют слушать и унесут чужую тайну с собой в могилу. Но есть вещи, которые произносить вслух просто нельзя. Почему нельзя, Руди объяснить сам себе не мог, но чувствовал, что язык не повернётся рассказать о кошмарах, о сомнениях были ли это сны, о страхах, о диком первобытном желании забиться в тёмную узкую нору, подальше от всего мира, чтобы там и закончить своё бессмысленное существование.
Он устал, он так устал выживать. Знает ли Рудольфус Лестрейндж, что такое жизнь? Нет, ведь с того момента, как он начал осознавать себя как личность, он только и делает, что выживает. Но и умереть не может. Забавно же для него, Пожирателя Смерти, смерть непозволительная роскошь.
За всеми этими переживаниями Руди чуть было не пропустил мимо ушей сказанное ровным голосом: «Как полагаешь, у Лорда была возможность пробиться через твои ментальные щиты?»
Очевидно, это был вопрос, но звучал он для них обоих, как утверждение. Но зачем? Зачем Лорду истязать Рудольфуса столь диким образом? Чем он подобное заслужил? Или, что вернее, чего Тёмный Лорд добивается? Этого не понимал не только Долохов, но и сам Лестрейндж. И почему ему в голову не пришло? Как он мог не почувствовать вторжения в свой разум? Если бы не принятое ранее успокоительное зелье, Малфой был бы в своём праве предъявить счёт за ещё одну разрушенную комнату, пусть и в виде ироничного комментария в адрес лестрейнджевской сдержанности.
Кто бы мог представить, когда их движение только зарождалось, что в недалёком будущем они будут бегать за детишками по Министерству, терроризировать магглов, а сами станут подачкой для грязных оборотней? Никто ни на минуту не сомневался, что Лорд исполнит свою угрозу, и никто, кроме самого Рудольфуса, не знал, что в какой-то степени эта угроза уже претворена в жизнь. И как долго он собирается истязать своего слугу? Пока тот не провинится? Сможет ли Рудольфус всё это время не спать? Конечно нет. И Лорд это прекрасно понимает. Он хочет, чтобы Лестрейндж оступился. И тут всё возвращается к основному вопросу: зачем он этого добивается?
Видя, как Руди всё глубже уходит в себя, Долохов констатировал очевидное: «Он окончательно обезумел». Отчего-то эти слова, словно спасательный круг, помогли измученному человеку на постели вынырнуть из океана отчаяния, в котором он снова начал незаметно
для самого себя тонуть. Ему всё ещё страшно, горько и больно, но осознание, что имеешь дело с сумасшедшим, показывает реальность такой, какая она есть. Руди не несёт ответственности за помыслы и действия помешанного нелюдя.
А ещё это зарождало надежду, что для них есть выход из этой патовой, как ни погляди, ситуации. Ведь псих, даже могущественный, имеет куда больше слабостей, чем здоровый человек, имеющий внятные цели, осознающий свои действия, принимающий взвешенные решения, а главное думающий о последствиях. На этом его и можно было подловить. Вопрос как?
Долохов, глядя на то, как сменяются эмоции на лице Лестрейнджа, почти слышал щелчки и срежет шестерёнок у того в голове и примерно представлял, о чём может быть этот мыслительный процесс, но сам не вклинивался. Что бы Рудольфус там себе ни надумал, это его успокаивало, выводило из накатившей внезапно апатии, что не могло не радовать. Потом наверняка придётся усмирять разгоревшееся пламя внутри этой деятельной натуры, но это после, а пока пусть набирается сил как умеет.