Каменный пол обжигает холодом кожу. Руди не помнит, в какой момент оказался в темнице. Из темноты сверкают янтарно-жёлтые глаза десятки, может, сотни жёлтых глаз. Они смотрят пристально, не моргая. Их обладатели наслаждаются паникой своей жертвы. Руди дёргается, чтобы вскочить на ноги, но понимает, что прикован к полу. Нет, не прикован его конечности, словно в железных кандалах, заключены в сильных когтистых руках.
Он извивается, а тьма с тысячей глаз приближается к нему. Она сгущается, уплотняется, становясь осязаемой, сжимается вокруг тонкой фигуры в центре. Она поскуливает в нетерпении, повизгивает издаёт почти гиеньи звуки. Не волки гиены. Их лапы отделяются от живой тьмы и устремляются к нему. Он вырывается, но своими жалкими попытками вызывает у гиен мерзкий смех. Их руки повсюду: путаются в лоскутах, что минутой ранее были одеждой, зарываются в волосы, царапают кожу. Они лезут и лезут со всех сторон. Их всё больше им нет числа.
Рудольфус понимает, что вот сейчас всё должно закончиться, ведь это сон он знает, что это сон. Обычно на этом его терзания и прекращаются, но в этот раз всё иначе. Сон не прерывается. И сон ли это вообще? Он чувствует их руки, их прикосновения, их жар. Он. Их. Чувствует.
И тогда в нём что-то надламывается. Он кричит так, как не кричит даже под круциатусом. Но тёмных тварей это лишь ещё больше распаляет. За мутной пеленой он вдруг различает довольную ухмылку Грейбека. Тот нависает над ним громадной тушей, скалясь, жадно облизывается. В этот момент Лестрейндж ощущает, как его мир, сама его суть разлетается на части, словно тряпьё, что когда-то было его одеждой, оголяя его нервы, лишая даже мнимой защиты. Теперь он вопит от разрывающей боли, от сжигающего его нутро жара.
Он всё ещё пытается вывернуться из капкана, спрятаться от всего этого безумия, но Грейбек лишь ускоряется, игнорируя тщетные усилия. Он не сводит голодного обещающего взгляда со своей жертвы, пока та, окончательно обессилев, не смолкает и не перестаёт сопротивляться. Тело всё ещё дёргается от каждого движения человекоподобного монстра, разум по-прежнему не хочет верить в происходящее, но Руди больше не кричит и не вырывается.
Оборотень всё никак не может насытиться и вдруг решает, что ему необходимо нечто большее, чтобы окончательно сломить волю пленника, и он уступает своё место другому, вольготно наблюдая из тени. Оборотни, гиены, маги, чудища он не может проснуться. Десятки, сотни, тысячи.
Очнувшись поздним утром, Рудольфус ещё долго не мог пошевелиться. Горло нещадно саднило,
а стоило закрыть глаза, за сомкнутыми веками сменялись скалящиеся физиономии оборотней.
Он так и лежал, глядя неотрывно в белый потолок, стараясь не замечать нависающие над кроватью тени. Они были повсюду, но особенно чёткие вытянулись на стене за изголовьем чёрные длинные тени. Они безмолвно смотрели на него. Они смеялись, как гиены. Они тянули к нему руки. Они стояли неподвижно. Руди лишь слегка вздрогнул, когда бомбарда вышибла дверь его покоев. Его снова трясли, пытались поднять, спрашивали, кричали, а он всё никак не мог оторваться от созерцания потолка. Ведь могло так оказаться, что спал он именно сейчас, а вокруг на самом деле оборотни.
К вечеру Рудольфус почти пришёл в себя, но засыпать наотрез отказался. Не сказать, что кто-то удивился в их кругу кошмары не были чем-то диковинным, каждый боролся с ними, как умел и как мог. Но каждый в итоге принимал неизбежное.
Однако, когда на четвёртый день их чуть было не схватили авроры из-за дрожащей в руке палочки и притупленной реакции, мириться с таким положением дел стало невозможно. Но никакие убеждения не действовали, как и увещевания Рабастана, хотя ему Рудольфус почти всегда шёл на уступки, лишь бы не расстраивать.
Попытка напоить зельем тайно привела старшего Лестрейнджа в такую дикую ярость, что всё могло закончиться массовым кровопролитием, если бы не подоспевший Макнейр. Но пусть Руди и уступал ему в силе физической, зато магический потенциал у него был, казалось, неисчерпаем. Давно у него не было таких выбросов, позже ему даже будет стыдно за своё неподобающее взрослому колдуну поведение, хотя о зелье в чайной чашке он и не забудет.
Но спасла тогда неудачливых лекарей не вымотанность Рудольфуса и уж тем более не его самоконтроль, а удачное стечение обстоятельств.
С палочкой или без неё, но Малфой, принимавший активное участие в попытках опоить Лестрейнджа, всё же хозяин своего поместья и эльфов магия самого здания вкупе с эльфийской сделала всё возможное, чтобы защитить главу рода и тех, кому посчастливилось оказаться рядом. Сам же Рудольфус в последний момент осознал, что находившегося в комнате брата не обойдёт стороной сметающая всё на своём пути волна, которая вот-вот извергнется из его тела мощным неконтролируемым потоком, и приложил остатки сил, чтобы того уберечь. А тут ещё Долохов вернулся со своей затянувшейся на месяц миссии, а уж он-то на реакцию и боевые навыки не жаловался.
Картина, что предстала взору уставшего с дороги русского за несколько мгновений до того, как его приложило об стену, была несколько авангардной: опрокинутый чайный столик с разбросанным по персидскому ковру малфоевским фамильным сервизом, сам Малфой силится разжать челюсти рассвирепевшего Лестрейнджа, Рабастан, повисший на руке брата, в которой зажата искрящаяся, раскалённая добела волшебная палочка, позади Рудольфуса обхватил поперёк тела возвышающийся на две головы Макнейр, и в довершение сей причудливой сцены Снейп, стремящийся чем-то напоить, очевидно, центральную фигуру из очередной своей склянки.