Оба цепляются друг за друга руками, губами, не желая ни миллиметра кожи оставить нетронутым, хоть и понимают, что не раз ещё им доведётся друг друга изучить,
но терять время они больше не намерены, поэтому снова одаряют друг друга щедрыми поцелуями, прижимаются так близко, что дышать становится тяжело. Но вовсе не так же, когда боль от потери любимого человека рёбра раздирает или лёгкие перестают работать под тёмным заклинанием это другое, эта боль приятная, от неё и умереть не жалко. И тут дело лишь в человеке, который сейчас находится в объятиях, а Гарри готов поклясться, что сотню, тысячу, может, даже миллион раз умер бы за Гермиону, если это понадобится.
И он знает, что она поступит так же. Умрёт за него. Ему кажется, что такой любовь и должна быть, просто он не понял сразу.
И он не хочет сейчас думать ни о чём, только ощущать любимую под собой, но ничего не может с этим поделать это с другими девушками он таких сильных чувств не испытывал никогда, оттого и замечает теперь эту важную разницу, что всегда от него подло ускользала. Но Гермиона Гермиона всегда будет для него важнее кого бы то ни было. И поэтому её судорожное дыхание, её тело, звуки, которые вырываются из её губ, кажутся ему самыми восхитительными, что он когда-либо видел, слышал, ощущал. А ещё она так чутко реагирует на каждое его прикосновение и движение!
Ему страшно хочется доставить ей максимальное удовольствие, и губы самостоятельно опускаются к небольшой груди с напряжёнными вершинами. Гермиона тут же неудержимо стонет от его прикосновений, извивается под ним, ерошит тёмные волосы напротив своими пальцами, отчаянно цепляется за них. Наверняка своей груди она стесняется Гарри всё же ощущал некоторое смущение, что она пыталась скрыть, когда он с её тела маечку сдирал. Но как глупо ему-то Гермиона кажется идеальной, и тут он осознаёт, что любовь к ней полностью затопила разум. И как же восхитительно подобное испытывать!
Гарри быстро доводит её до края, чувствует дрожь женского тела, слышит стоны, ощущает ноготки на своих плечах, что вцепляются в него мёртвой хваткой. Правда, она тут же разжимает пальцы, опасаясь сделать ему больно, но он вовсе не против, только сказать об этом не успевает, ведь следует с ошеломляющим удовольствием за ней.
Они долго лежат неподвижно, лишь пальцы Гермионы мягко поглаживают его спину, покрытую шрамами. Она хотела бы своими прикосновениями их забрать, пусть даже себе, но понимает, что мало что может сделать. Возможно, им стоит поискать лекарей, что могли бы избавить от этой проблемы, но если ничего не выйдет, то не страшно её они ничуть не смущают.
Пообещай мне, тихо говорит она, что больше не заставишь меня так переживать. Что будешь делиться всем, что тебя волнует.
Хмф, фырчит он, поднимая голову и смеряя её задорным взглядом зелёных глаз, какой подлый приём, Гермиона.
Что? возмущается она недоумённо. О чём он толкует?
Он смеётся, снова уложив голову на её грудь.
О, ну я вовсе не имел в виду, что ты пытаешься чего-то добиться, пока я здесь пребываю в беспамятстве, говорит он ехидно и замечает, как Гермиона начинает сердито сопеть и грозно щурить в его сторону глаза. Я шучу, шучу.
Я вовсе не задыхается она, подавившись словами. Я просто Хотела сказать Горло сдавливает спазм, но она продолжает: Ты не должен делать всё один! Просто ты живёшь так, словно ты в один в мире Но это не так. И я просто хотела, чтобы ты помнил об этом. У тебя есть я. У тебя всегда была я.
Гарри неподвижно взирает на неё, и она тревожно хмурится.
Да, говорит он дрогнувшим голосом, прикрыв глаза и прижимаясь колючей щекой к её маленькой ладони. Полагаю, это так. И надеюсь, ты понимаешь, что это работает в обе стороны?
Она молча улыбается, и он мысленно даёт ей своё обещание, которое будет держать.
Всегда будет.