Пожалуйста, попозируйте мне хотя бы пару часов!
Она ехидно приподняла брови:
Голой?
Одетой! решительно помотал головой он. Студия совсем близко, умоляю!
На самом деле, студия была чуть ли не на другом конце города, но Марк решил это обстоятельство упустить. На его беду, в той стороне, куда он мотнул головой, думая совсем о другом, был только квартал гаражей, складов и заброшенных автомастерских.
Ясно, холодно процедила она, решительно поворачиваясь, чтобы уходить. Простите, но я не хожу по трущобам, особенно с незнакомцами.
Этим бы и закончилась их беседа, если бы Марк, в секундной вспышке озарения, вдруг не вспомнил, что у него в сумке была фотокамера.
Не надо никуда идти, выпалил он. Я просто сделаю пару фотографий. Это можно?
Она согласилась. И уже через пару часов Марк заперся в студии с кипой снимков. Девушка, конечно, отказалась дать свой номер. Но он написал адрес, по которому должна была состояться выставка работ выпускников. Она пришла.
А Марк с того времени и по сию пору всегда рисовал только с фото. Ох и скандал был, когда об этом первый раз узнали чопорные академики Но степень у него к тому времени уже была. Степень и известность, а «победителей не судят».
* * *
Значит, я и правда плохой художник, выдохнул Марк, если ты думаешь, что я рисовал «идеал». Почему тогда не Афродита? Не Пандора? Нам разрешали любую античную тему!
Боялся конкуренции с Боттичелли?
Уже по этой реплике было понятно, насколько сильно Жанна злится и как хочет его уязвить. Даже зная, что она сейчас не в себе и не думает того, что говорит, Марк почувствовал себя обиженным и едва не дал волю своему раздражению. Он опустил взгляд и попытался собраться.
Нет. Я писал Персефону, потому что хотел изобразить жизнь. Весну. Свободу. Свет, который не гаснет во тьме. Жизнь, а не какой-то там застывший «идеал»!
В последней реплике он выплеснул всё своё возмущение и горечь от несправедливых слов. И едва сам не поверил в то, что говорил, настолько горячо и искренне это прозвучало. Жанна промолчала. Он расценил это как хороший знак и ринулся в наступление:
Потому что ты и есть моя жизнь. А эта картина точка, с которой всё началось. Всё: как я работаю с материалом, какие темы выбираю, как фотографирую перед этим. Ничего бы этого не было, если бы ты тогда не испугалась позировать!
Она улыбнулась. Тонко-тонко, прохладно-прохладно, но уже оттаивая:
Я не так уж и боялась. У тебя были слишком сумасшедшие глаза для настоящего маньяка. Просто хотела, чтобы ты спросил ещё раз.
Марк облегчённо рассмеялся. Худшее позади. Она почти согласна.
Вот как? Боже, я боялся, что меня выгонят без диплома и готов был на всё, даже станцевать джигу в голом виде, а ты просто хотела, чтобы я спросил ещё раз?
Она наконец-то подсела ближе и снова позволила себя обнять:
Ну, не так уж сильно ты и боялся Это я потом узнала, что на той выставке должны были быть только лучшие работы. Никогда в себе не сомневаешься, мм? он только пожал плечами. И сейчас тоже думаешь, что я у тебя в кармане Нет-нет, остановила она его, кладя тонкий палец поперёк его губ, не возражай! Ты хорошо меня знаешь поскандалю и соглашусь. Пусть рабочие приезжают. Но я тогда не приду на эту выставку, договорились? Ты будешь принимать посетителей сам.
Он мог бы посмотреть ей в глаза, но не хотел прочесть там вопрос: «Ну же! Что тебе важнее: картина или чтобы в час твоего триумфа я была рядом с тобой, как всегда?»
Поэтому просто покрепче прижал обнял её, прижимая к себе. Её волосы пахли чем-то приятным и тёплым, вроде сдобы или абрикоса. Чем-то совсем не похожим на грозовой запах статического электричества и мокрого камня.
* * *
Слабое сияние между пальцев, как будто пойманный светлячок пытается вырваться на свободу. Сияет и бьётся, бьётся как пламя свечи на ветру. Как сердце.
Он ещё жив, этот огонёк, он доверчиво льнёт к ладоням и просит защиты. Значит, не всё ещё потеряно. И Марк как безумный лихорадочно принимается собирать из осколков, рассыпанных по пьедесталу, своё разбитое вдребезги сердце. Какие-то кусочки долго не подходят, иные сразу становятся куда следует. Но стоит найти место и кусочек прилипает к другим, склеивается в единое целое. Вместе они не напоминают больше ту идеальную хрустальную лампаду, что он видел вначале. Скорее фонарь из витражного стекла каждая секция наособицу от остальных, а между ними переплёт. Непрозрачные грани. Будто шрамы. «Наверное, это и есть шрамы», мысль мелькает и упархивает, не оставляя следа.
Бережно-бережно
Марк отпускает огонёк внутрь его воссозданного дома. И тот, кажется, радостно сияет в ответ. Осталось несколько кусочков. Три два
Стоп. А где ещё один?
Паника накатывает с новой силой. Марк шарит вокруг, пытаясь нащупать тот единственный верный осколок из мириад и мириад. Кровь течёт по изрезанным ладоням, пятная осколки хрусталя, но он едва замечает это. Наконец, он видит то, что искал, и протягивает руку
Но кто-то оказывается быстрее. Тонкие чуткие пальцы чуть светятся в темноте, будто тоже держат искру жизни. Но странное дело: это сияние вовсе не похоже на то, какое бывает, когда закрываешь ладонью свечку ни красного отблеска просвечивающей крови, ни теней от костей и сосудов Пальцы мерцают ровным светло-голубым сиянием, как тонкий мрамор.